Нормандия — Неман - Франсуа де Жоффр

Я плыву медленно, экономя силы. Оглядываюсь и вскоре замечаю в 100 метрах справа от меня какой-то темный предмет, плавающий на поверхности. Медленно, очень медленно, теряя устойчивость под тяжестью набухшей одежды, весь в ушибах, промерзший до мозга костей, я приближаюсь к этому предмету, моей последней надежде, так как чувствую, что без опоры я никогда не доберусь до берега. Последние метры преодолеваю минут за десять. Я совсем выбился из сил. Судороги железными обручами стягивают ноги и спину, когда я хватаюсь, наконец, негнущимися пальцами за толстый деревянный брус, к которому прибиты две небольшие дощечки. Дыхание и жизнь возвращаются ко мне. Я говорю себе, что если смогу удержаться верхом на этом брусе, то сегодня в полку меня опять не «поделят». Я закрываю глаза. Я так устал, так устал…

Когда я поднимаю веки, то вижу вокруг себя всюду всплески от пуль, как будто сыплется град. Меня обстреливают с берега. Я устраиваюсь за брусом, стараясь укрыться от глаз любителей стрельбы по неподвижным целям. И, действительно, огонь постепенно стихает. Видно, подумали, что я утонул, что я мертв. А впрочем, не мертв ли я уже наполовину? Я весь посинел. Я кричу от боли, ясно ощущая, как леденящие кровь кинжалы смертельного холода вонзаются в мое тело. Меня охватывает ужас: лучше умереть от пули, чем околеть от холода в воде. Я вскарабкиваюсь на брус. Солнце зашло. Небо из белого превратилось в серо-стальное. Над заливом продолжаются воздушные бои. Группа бомбардировщиков Пе-2 в сомкнутом строю бомбит оконечность полуострова. Это единственное, что доставляет мне удовлетворение. Я с наслаждением смотрю, как гроздья черных точек падают градом на землю, где тотчас же вздымаются огромные столбы пламени, играющие всеми цветами, от красно-желтого до фиолетового. Но вот наступает очередь штурмовиков — грозных русских самолетов, несущих смерть и разрушение. Они проходят не более чем в 50 метрах надо-, мной. Их пушки поливают огнем суда, лодки и плоты, которые пытаются отчалить от берега, где бушуют пожары. Разрозненная, беспомощная, ревущая масса людей гибнет в центре гигантских водоворотов, образуемых взрывами бомб и снарядов, и только кровавые пятна остаются на поверхности воды.

Который час? Я потерял всякое представление о времени и пространстве. Ничтожное жалкое существо, почти без жизни и без мысли, какая же сила заставляет тебя цепляться за этот кусок дерева, какая воля заставляет тебя верить в чудо, тогда как логика и разум сказали бы, что все кончено? Я впадаю в забытье, прихожу в себя, что-то бормочу и опять впадаю в забытье. Ночь. Холодный туман встал над Балтикой. Но война ни на минуту не затихает. Беспрерывно рвутся снаряды, и я слышу, как они проносятся в небе и страшно свистят, как будто где-то надрывно дышат мехи адской кузницы. Порой море потрясают взрывы, которые разбивают волны, превращая их в бушующую зыбь. Пламя взрывов раскалывает ночную тьму. Я уже не знаю, мертв я или жив, и не чувствую, что являюсь очевидцем одной из самых ожесточенных кровопролитных битв между русскими и немцами.

Внезапно в тумане появляется темное пятно, постепенно принимающее очертание человека, вцепившегося, как и я, в какую-то доску. Он так же жалок и несчастен, как и я. Кто он? Русский или немец? Летчик? Пехотинец? Артиллерист? Он так же, как и я, не может больше говорить. Он, как и я, больше не способен сделать ни одного движения. И, тем не менее, его присутствие приносит мне облегчение. Оно придает мне уверенность, ободряет меня. И, когда туман поглотил этот неясный силуэт незнакомца, я снова почувствовал себя обреченным. Как в бреду, я вижу своих близких: моего отца и мою семью, моих друзей и товарищей по эскадрилье. Образы моей далекой родины, смутные и расплывчатые, неотступно преследуют меня. Я почти теряю сознание и только чудом не падаю со своего насеста. Когда я прихожу в себя, то вижу, как немецкий танк, погрузившись наполовину в воду, отплевывается из всех своих пушек и как «катюши» вступают в эту дантовскую симфонию. Легкое течение приблизило меня к берегу, так что теперь я легко определяю свое положение относительно продвижения русских и отхода немцев. Я нахожусь точно на оси нейтральной зоны. При помощи куска дерева, выловленного в воде, которым я пользуюсь как веслом, мне удается несколько ускорить мое продвижение.

Иногда навязчивое острое желание переполняет мою грудь, которая словно разрывается от кровоточащих ран. Я думаю: «С меня хватит… Я ничего больше не хочу… Стоит лишь чуть-чуть ослабить руки, и я просто, без страданий крепко засну…» Но с этой мыслью борется другая, такая же жгучая и неотступная, возвращающаяся с регулярностью маятника: «Ну, нет… Ты еще выкарабкаешься… Самое страшное уже позади…»

В то время как во мне борются силы смерти и жизни, вокруг меня схватка между ними же продолжается с еще большим ожесточением. Со своего пристанища я наблюдаю, как гибнет мир — этот жестокий, обагренный кровью мир, который я начинаю по-настоящему ненавидеть.

Вскоре для меня начинается новое испытание. В одну ив коротких минут затишья я отчетливо различаю характерный шум работы дизеля. Он доносится с моря, прямо за моей спиной. Это, конечно, быстроходный морской немецкий катер из Пиллау, который, воспользовавшись туманом и темнотой, совершает свой последний отчаянный рейд перед тем, как удрать в Данию. Теперь шум мотора слышен настолько близко, что мне чудится, будто катер вот-вот наткнется на брус. Я вытягиваю шею, впиваюсь глазами в темноту и туман, но ничего не вижу. Неожиданно всего в нескольких метрах от меня раздаются выстрелы, и трассирующие снаряды проносятся буквально над моей головой по направлению к берегу. Это немцы выпускают свои последние снаряды по русским. Закончив стрельбу, судно-призрак направляется в обратный путь. Слышу ровный гул его мотора, который постепенно затихает. Я снова один, но сейчас я упиваюсь этим одиночеством. Это испытание вместо того, чтобы прикончить меня, укрепило мою надежду на опасение. Провидение, которое не покинуло меня до сих пор, не может не помочь мне теперь, когда я так близок к цели.

Уже более десяти часов я в воде. Малейшее усилие становится пыткой. Суставы больше не сгибаются. Мускулы отказываются повиноваться. Меня всего разламывает от боли. Страшно ноет правая нога. Когда эта боль становится невыносимой, я кричу в темноту, присоединяя свой жалкий вопль раненого человека к грохоту битвы и плеску морских волн. Я потерял всякое представление о холоде. Мои зубы больше не стучат. Челюсти крепко стиснуты, словно сведены судорогой. Меня сжигает дикая жажда. Я охаю от боли, но продолжаю грести куском доски.

Берег теперь совсем близко, и он пугает меня. В зареве пожаров, в свете ракет можно различить все детали дьявольской пляски, которая происходит на берегу. Люди ползут, неожиданно поднимаются, бросают гранаты, исчезают. Вместо них появляются другие, они бегут, размахивая руками, словно марионетки, пляшущие на фоне преисподней. Русская артиллерия бьет прямой наводкой почти в упор. Последние немецкие солдаты отстреливаются, стоя в воде, и защищают уже только свою честь воинов. Но мой лихорадочный, блуждающий взгляд и ускользающее сознание слабо воспринимают эти странные картины.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});