Купавна - Николай Алексеевич Городиский

Отпрянув от шелковицы, она обратилась к Градову:

— Николай Васильевич, будет вам! Если бы вы знали… Ой, как трудно мне!.. Трудно-то как!.. А вы?.. Не приехал за мной Алексей… И нет больше моих сил…

Она не плакала, не причитала, не жаловалась, но такая сердечная искренность, не без упрека ему, прозвучала в ее голосе, что нельзя было не откликнуться.

— Эх, молодость, молодость, — тяжело вздохнул Градов, но тут же сердито прокашлялся.

Подумалось: и с ним что-то неладное.

— Да-да, Гриппа, тебе надо отсюда уехать, — сказал он. — Надо уехать… навсегда. Чем раньше, тем лучше, Гриппа…

— Уеду… Навсегда, — покорно согласилась она. — Это решено.

— Так-с… — неопределенно протянул Градов, точно какая-то внутренняя борьба происходила в нем.

Его глубокое душевное волнение могло свидетельствовать о вдруг возникшем сочувственном отношении к Агриппине Дмитриевне, тем более и назвал он ее без отчества, и даже не без тепла в голосе. Но я понял и другое: что-то еще волновало Дружбу, потому что тут же, отведя меня в сторону, он сказал, чтобы она не слышала:

— Нужна мне твоя машина. Позарез нужна. Исчезнем… Не будем беспокоить людей.

О чем я мог подумать, увозя Курганного капитана в ночную степь? Уж не решил ли он таким путем помешать моему отъезду вместе с Агриппиной Дмитриевной? Однако как он узнал о ее просьбе? Как бы то ни было, но вел себя он странно.

— На иных погостах из-за оград к могилкам не подойти. Черт-те что сооружают! Есть такие… с причудами. Похоронят какого — родня и тащит на ограду даже медные трубы, а то и самую что ни на есть дорогую бронзу. Сооружают помпезные ограды. Зачем? От избытка денег, можно так сказать.

Градов замолчал. Но скоро мысль его в другую сторону скакнула без видимой связи.

— Однажды нашей батарее нужно было переправиться через реку. По первозимью было дело. Решили по молодому льду волоком на бревнах перетащить орудия. Местность хоть и лесная, но некогда нам было брусья строгать — спешили новый плацдарм занять. И что ты думаешь?.. Неподалеку хата стояла. Глядим, женщина подошла, хозяйка, значит. «Хата моя, — говорит, — разбирайте ее, хлопцы, проживу как-нибудь…» Не пожалела жилья для общего дела. Так вот, скоро переправились мы на тот берег, погнали фрицев. А плохо пришлось бы, задержись мы с пушками возле хаты.

— К чему это вспомнил?

— А к тому, дружба, что Агриппине Дмитриевне не следует жалеть своего… имущества. Уезжать надо, переправиться на другой берег… Нельзя ли побыстрей?

Догадлив Николай Васильевич!

— Я уж пообещал увезти ее от вас, — невольно признался я.

— Это твое дело, — ответил он. — Я говорю, нельзя ли сейчас ходу прибавить?

— Не иначе к какому-то кургану торопишь, на ловлю браконьеров истории?

— Там посмотрим…

Он смолил самокрутку за самокруткой.

Не зная, ради чего такая спешка, и не желая попасть в аварию, порой я сбавлял газ. Но Градов тут же начинал понукать:

— А ну-ка! Ну, дружба! Давай на всю железку. Уже недалеко…

Курган, к которому мы подскочили, высился в нескольких десятках метров в стороне от дороги. Возле него росло огромное дерево, освещаемое огнем костра: неужели и тут Купалу отмечают?.. Но что это?! Добрая половина дерева, будто отщепленная гигантским топором, лежала на земле, прикрывая какую-то бесформенную массу, похожую на груду металлолома. Почувствовался терпкий запах горевшей ветоши и краски, отдаленно напоминавший запах догоравших после боя танков.

Николай Васильевич коршуном налетел на людей, собравшихся у костра.

— Эт-то как понимать?! — Он положил руку на свою голову. — А дерево-то, это ж ясень!

Навстречу ему шагнул мужчина в милицейской форме.

— Привет Курганному капитану!

— А где те? Те, которые…

Милиционер неопределенно махнул рукой в сторону:

— Там… Сгорели. Думаем, опознаете. Может, ваши люди.

— Сюда я никого не посылал, — сбавил тон Градов.

— В таком разе извините, — ответил милиционер. — А все же, Николай Васильевич, осмотрите место происшествия.

Градов не тронулся с места, поглядывая то на уцелевшую половину дерева, то на поваленную часть его.

— Кто ж тебя так разделал, падуб[2] мой старинный? Светлиночка моя!

Вид внезапной смерти какого бы ни было человека всегда потрясает, сметает все иные мысли и чувства, ввергая в пучину душевной боли и скорби. И даже если умирает совсем незнакомый, вид его вызывает протест и напоминает, что и тебя ждет роковой рубеж… Эта мысль придавила меня. Люди сгорели вместе с автомашиной! А ведь и я приехал сюда на машине, не пешком пришел, к тому ж понукаемый Градовым. Мало ли что могло произойти и со мной, и с ним, этим Курганным капитаном…

И что же он? Градов, что баба, причитает по какому-то дереву. Ему совсем не жаль людей!.. Меня возмутили и те, которые равнодушно сидели у костра, не успокоил и рассудительный тон милиционера, отозвавшегося на голос Градова:

— Жаль, конечно, падуб знатный.

— Извини, но я лучше думал о тебе! — дерзко бросил я Градову, затем в сторону милиционера: — И вы, нечего сказать, хороши!

Милиционер, поправив на голове форменную фуражку, даже привстал на цыпочки:

— А вы, собственно, кто будете?

— Гражданин и… человек.

— Это понятно. Нас интересует ваша личность. Или какое имеете отношение к потерпевшим?

— Старшина! — окликнул его Градов. — Оставьте в покое этого гражданина. Он и без вас порядком устал. Скажите лучше, по какой надобности ясенек жжете? Его, возможно, поднять бы…

— Э-э, Николай Васильевич! — резко махнув рукой, возразил старшина. Он сдернул с головы фуражку, ладонью провел по коротким ершистым волосам, повернулся к костру так, что я увидел его лицо — крупное и волевое, с розовеющим, пересекающим наискось высокий лоб недавним шрамом. — Степень опасности была одинакова для погибших людей и дерева… Да только… От