Купавна - Николай Алексеевич Городиский

всхлипнула Агриппина Дмитриевна.

Она прильнула к моей груди так неожиданно, что я оторопел. Что ей надо от меня?.. Соскучилась по мужской ласке? Или захотела найти во мне защиту от какой-то подстерегающей ее опасности? Только что подумав о случайной гибели Ястребка, я вспомнил и о случайностях, которые подстерегали и меня на войне. Однажды на колонну, в которой я шел, спикировал, строча из пулеметов, немецкий самолет, но я успел броситься за гранитный валун. Я остался в живых потому, что камень принял на себя всю очередь. Тоже случайность, что каменная глыба оказалась вблизи меня. Может быть, вот так и Агриппина Дмитриевна, пряча свою голову у меня на груди, увидела во мне нечто подобное той гранитной глыбе?

— Что же вы хотите? — не в силах избавиться от гнетущих видений, подавленно спросил я.

— Войдите в мое положение, — подняв голову и заглядывая мне в лицо, попросила она.

— Считайте, я в вашем распоряжении…

— Спасибо, — протянула Агриппина Дмитриевна, решительно заключая: — Хочу видеть его.

— Кого же?

— Да вы, конечно, не знаете — Алексея! Он должен быть здесь, а вот… Не едет.

— Кто?

— Он… Муж мой… Как я себя ненавижу!

Ее можно было принять за человека с расстроенной психикой.

— Обещал ведь… И телеграмму прислал… Не иначе раздумал к ничтожеству ехать…

— Не казните себя, дорогая Агриппина Дмитриевна! Зачем так отчаиваться? — утешал я бедную женщину. — Если обещал, приедет… Куда денется?

— Обещал?.. Конечно обещал!.. Он должен увезти меня отсюда. Вы тут новый человек… Дайте совет: как быть?.. Не я, а он первый написал…

У человека горе, и, если он им поделился с тобой, помоги делом или хотя бы мудрым словом. И я сказал с сердечной искренностью:

— Так стоит ли отчаиваться? Известно, по закону любви первым приходит тот, кто сильнее любит. Вам надо радоваться… И ему, надо думать, нелегко.

— Да, трудно быть первым, — в раздумье согласилась она. — Это так…

Вдали раздался короткий звук судовой сирены, потом еще и еще раз.

— К сожалению, рядом с законом любви есть и закон подлости, — сказала она и будто бросила в меня камень. — Верите, что такой закон существует? Я верю!.. Алексей еще вчера должен был приехать. У него ведь тоже есть машина, что-то случилось с ним… по этому самому закону… подлости.

Глубина ее тоски и сила предчувствия казались безмерными. Я готов был выполнить любую просьбу этой женщины, доверившейся мне в самом своем сокровенном. И припомнилось: точно в таком же безудержном порыве когда-то в войну обратилась ко мне за помощью чужая женщина. После многодневных кровопролитных боев наши войска вошли в Кенигсберг. Я не скоро понял, чего та чужая женщина хотела от меня. Она бросилась ко мне на шею прямо на улице: «Официр!.. Официр!..» Наконец я с трудом разобрал в ее лепете: во время боя обрушилось здание, в подвале засыпаны ее дети. Она звала откопать их. Тогда все мы, я и мои солдаты, хорошо знали, что на нашей земле делали фашисты. Может, она жена, сестра или дочь одного из тех разбойников. Но мы даже не подумали об этом, мы не уничтожаем тех, кто не держит в руках против нас оружия. Мы — не фашисты: не убивали раненых и детей, даже кормили их из своего солдатского котелка, голодных, беспомощных, сочувствуя им. Однажды мое подразделение осталось без ужина, отдав его жителям одного из занятых нами вражеских селений… И мы быстро разобрали завал, передав на руки немецкой женщине ее детей.

Вспомнив о том, я с чувством беспокойства подумал, что и у Агриппины Дмитриевны есть дети. Она же, вскинув на меня глаза, схватила за руки, будто поторопила сказать ей что-то очень важное и безотлагательное.

— Что я должен для вас сделать, Гриппа? — спросил я, наполненный той фронтовой решимостью.

— Ни-че-го, — точно впадая в забытье, протянула она. — Разве я просила вас о чем-то?.. — Агриппина Дмитриевна отпустила мои руки, собираясь что-то сказать, помедлила, оценивающе вглядываясь в мое лицо, и, подбирая слова, добавила: — Ну, хорошо… Наведите справку. Я дам его адрес. Выберите время, повидайтесь с Алексеем, напишите потом мне… Ах, нет, что я?! Помогли бы вы мне и детям моим уехать отсюда. У вас машина. Отвезите на первый случай хотя бы к отцу… в Иваново.

Ее просьба не озадачила меня: от моего города до Иванова немногим более сотни километров.

— Хорошо, — согласился я, наполняясь тихой радостью и счастливой тревогой.

Мы стояли вдали от людей, с которыми она по стечению обстоятельств почти перестала общаться, и теперь, когда они веселились, не обращая внимания на эту несчастную женщину (в их числе и Светлана Тарасовна!), ей не к кому было обратиться, кроме меня.

— Сколько времени вам потребуется на сборы? — спросил я.

— Можно ехать хоть сейчас! — воскликнула она.

— Это, к сожалению, невозможно, — возразил я. — Мне еще нужно…

Агриппина Дмитриевна, не выслушав меня, рассердилась:

— Эх вы! И вы туда же… Да, плохая, скверная я! Боитесь испачкаться… — Она повела головой в сторону полыхающего костра: — Перед ними, должно быть, стыдно!

Я притих в растерянности. Притихла и Агриппина Дмитриевна, повернувшись спиной ко мне и обняв ствол шелковицы, точно хотела излить ему душу, как единственно оставшемуся живому существу, способному еще понять ее. Но и на старом развесистом дереве не шелохнулся ни один листок.

— Вы не так поняли меня, — сделав усилие над собой, заговорил я. — Есть у меня еще дела… Потом, Гриппа, может случиться так: мы уедем, а тут и Алексей ваш…

Озаряемый светом костра, в нашу сторону шел Курганный капитан.

— Вона ты где! — с ходу, как мальчишка, набросился он на меня с упреком. — Схоронился здесь!

— А почему бы и не быть здесь? — невольно огрызнулся я.

— Стало быть, вдвоем подались с глаз долой.

Я промолчал. Но Агриппина Дмитриевна, к моему удивлению, не проявила безответности.