Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Абрамс

— Ай! — возмущенно вскрикнула Альма.

— Ты великая искусительница, но мое сердце не свободно.

— Своим разумом и сердцем мужчина может принимать любые решения, но его плоть в любой момент готова поддаться искушению! — злорадно сказала она.

— Ты права, мужчина намного слабее женщины, и зачастую он не может противиться своему желанию. Но я сделал свой выбор в пользу любви.

— Но почему именно она? Почему именно сейчас? Смог бы ты полюбить ее, если б встретил, скажем, два с половиной года назад… ну, или пять лет назад? Может быть, ты нечаянно приоткрыл свое сердце и она пробралась туда, как кошка? А может быть, великий дон Хуан просто стареет и прежние игры потеряли для него свою привлекательность?

Альма явно пыталась посеять сомнения, и ее слова задели меня. Я понимал, что она спорит не столько со мною, сколько сама с собой, потому что мой выбор ставит под сомнение правильность ее выбора. На ее вопрос я ответил вопросом, как это делают все учителя, если сами не знают ответа:

— Кто пробуждает любовь — влюбленный или объект его любви? И то и другое в равной степени правда.

— Но разве ты не ищешь равного себе?

— Я уже нашел.

— Как может дон Хуан прельститься какой-то затворницей из Севильи?

— Она не затворница.

— Дон Хуан — порождение улицы, и только женщина, которая знакома с изнанкой жизни, сможет удовлетворить его.

— Альма, я предупреждал тебя, что никогда не смогу стать для тебя кем-то большим, чем просто учитель.

— Ты полагаешь, что мною движет ревность? — насмешливо спросила она. — Я просто не верю, что великий дон Хуан готов бросить светские наслаждения ради какой-то одной женщины.

— Просто я понял, что мужчина может познать всех женщин, любя одну только дочь командора. Более того, я уверен, что женщина может познать всех мужчин, любя одного сына торговца.

Мои слова задели ее за живое, но она постаралась скрыть охватившие ее чувства под маской напускного безразличия:

— По крайней мере, я способна заниматься любовью, не теряя своего сердца.

— Я не занимался с ней любовью, — сказал я.

Она удивленно ахнула и, как ей показалось, заметила мое слабое место:

— Когда вы станете близки, ты убедишься, что она сделана точно из такого же теста, как и все остальные. Уверяю тебя, все очарование развеется! Я буду поджидать тебе в своей постели.

Она схватила свой веер, и, обмахивая разгоряченное лицо, направилась к двери. Потом немного замешкалась на пороге и бросила через плечо:

— Если ты хочешь познать ее, пока она еще девственница, тебе лучше поторопиться. Маркиз перенес дату свадьбы, чтобы не допустить ее побега. Он собирается попросить короля обвенчать их уже завтра, во время дворцового праздника.

— Донья Анна уже знает об этом?

— Нет, для нее это такой же сюрприз, как, очевидно, и для тебя.

Она вышла, не оглянувшись, и, казалось, проплыла к выходу, не касаясь ступеней. Сердце мое стучало так, что грозило разбиться о ребра. У меня оставались только ночь и день, чтобы уговорить донью Анну бежать со мной, прежде чем маркиз сделает ее своей женой. Кажется, уже достаточно стемнело. Это значит, что я, подобно соколу Фениксу, могу лететь к ее окну. Однако снова послышался стук в дверь. Кто еще надумал навестить меня этой ночью?

Ночь, 10 июля, 1593

Во имя Святой инквизиции

События, которые произошли с того момента, как я услышал стук в дверь, трудно описать. Они принесли мне одновременно и боль и радость.

Я уже направлялся к двери, чтобы открыть ее, когда мое сердце вдруг сжалось от тягостного предчувствия, и я приник к оконному стеклу. В свете уличного фонаря я увидел черную карету без окон. Инквизиция! Мои поздние гости не стали дожидаться приглашения. Несколько солдат ворвались в комнату, прежде чем я успел выхватить шпагу.

— Дон Хуана Тенорио, именем Святой инквизиции вы арестованы!

— Кто подписал ордер?

— Сам король. Вы, должно быть, очень важная персона.

Солдат поднес документ прямо к моим глазам, чтобы я лично мог убедиться. Я увидел королевскую печать и понял, что меня предали. Праздник при дворе должен состояться только завтра. Месяц, который король дал мне, чтобы найти себе подходящую супругу, еще не истек. Кое-кто явно не желал ждать, пока я сделаю свой выбор. Увы, мне было слишком хорошо известно имя этого человека.

Не тратя времени на размышления, я опрокинул на солдат стол и устремился по лестнице на крышу. Однако в самый последний момент, когда я почти выбрался наружу, на меня обрушился тяжелый удар дубинки или ружейного приклада, и я потерял сознание.

В бреду мне чудилось, будто я, закутанный в черный плащ монаха-иезуита, верхом на вороном коне скачу вместе с доньей Анной в Санлукар де Баррамеда. Вот мы прибываем к назначенному месту, и я помогаю ей слезть с седла. В своей руке я чувствую ее нежную ладонь. Мы гребем в лодке по направлению к кораблю, я вижу, как берег исчезает в тумане позади нас. С палубы нам сбрасывают веревку, и я наматываю ее конец вокруг своей кисти. Я лезу и лезу вверх, но почему-то никак не могу взобраться на корабль. Я вглядываюсь вверх, пытаясь разглядеть палубу, но вместо нее вижу… лицо инквизитора. В тот момент я очнулся и понял, что привязан к решетке в камере пыток замка Святого Хорхе. Веревки, охватывающие мои запястья и щиколотки, тянули руки и ноги в разные стороны.

Бледное лицо инквизитора Игнасио де Эстрада низко нависало надо мной, маленькие глазки, казалось, буравили меня насквозь. Я быстро осмотрелся и обнаружил, что, за исключением узкой белой полоски ткани вокруг бедер, я лежу обнаженный. Я попробовал пошевелить руками и ногами, но тщетно: веревки держали их слишком крепко. Шипы, которыми был утыкан стол подо мной, вонзались мне в спину.

— Ну, что ж, наконец-то мы можем начать допрос.

Я почувствовал острую боль в колене и во всех конечностях, когда колесо начало поворачиваться и веревки натянулись еще сильнее. Я сжал зубы и закрыл глаза. Огромный палач в черном капюшоне довольно усмехнулся, но инквизитор умерил его рвение:

— Пока достаточно.

Боль моментально отпустила.

— Возможно, теперь вы готовы к разговору. Имена… мне нужны имена тех женщин, которых вы склонили к прелюбодеянию, — неверных жен, осквернивших священные узы брака.

— Я не могу обмануть… их доверие.

Инквизитор тряхнул головой и сжал челюсти. В ту же секунду на своих бедрах я почувствовал жар раскаленных щипцов, насквозь прожигающих белую ткань.

— Ваше преосвященство, позвольте мне сделать это! Так он быстрее заговорит, — попросил палач.

— Терпение. Я хочу, чтобы дону Хуану было что терять. Жизнь галантедора после кастрации не стоит и ломаного гроша.

— Ну тогда его глаза. Позвольте мне выжечь его глаза.

— Хорошо, — отозвался инквизитор.

Палач взял со стола щипцы, но в последнюю секунду инквизитор остановил его.

— Прежде я хочу, чтобы он хорошенько вгляделся в мое лицо. Я хочу, чтобы мое лицо отпечаталось в его памяти как последнее, что он увидит перед тем, как навеки ослепнет. А теперь оставь нас.

— Оставить? — переспросил палач, не понимая приказа.

— Да, оставь нас.

Палач двинулся к выходу, и я услышал, как за ним закрылась тяжелая дверь.

— Если б не маркиз, я бы убил вас немедленно.

— У меня есть право на суд…

— У вас нет никаких прав! — вскричал он.

Потом его лицо исказилось в злобной усмешке, и он медленно обошел вокруг моего распятого тела.

— Итак, вот он каков, легендарный дон Хуан… Вот его руки, которые трогали так много женщин… Вот кожа, которая испытывала столь сильное наслаждение… — С этими словами он приблизил кончики пальцев к моей груди, как будто надеялся дотянуться до этих женщин через мое тело. — Расскажите мне, каково было обладать ими… сжимать их тело. Что вы делали с ними? Вы пробовали их на вкус? И каков он? Вы пили их кровь, их слезы, их пот? Расскажите же мне!

Он с силой сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, и впился в них зубами.

— Я ничего вам не скажу.

Он взял нож и провел лезвием вдоль моего бедра.

— Я буду отрезать по кусочку, поэтому потеря мужского естества будет для вас медленной и мучительной. Ваша казнь на костре положит конец разгулу греха в этом Вавилоне и навеки наполнит ужасом сердца всех грешников.

По моим вискам струился пот. Я чувствовал, как острое лезвие касается нежной кожи.

— В таком случае лучше сразу убейте меня. Вы же сами сказали, что жизнь галантедора после кастрации не стоит и гроша.

— Не сейчас.

Он убрал нож от моего паха и, рассекая кожу, направил острое лезвие вдоль моих ребер.

— Сначала я увижу ваши страдания, вы расскажете мне все, что я хочу знать, и только после этого я уничтожу сам источник вашего наслаждения.