Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

насущного. У сегодняшних негодований в чем-то схожий характер, обусловленный чувством собственной бесполезности – реальным или предполагаемым, – но очень редко бывает конкретный объект, зачастую они зависят от обстоятельств и спонтанны.

На фоне общественных волнений 1960-х, наблюдая, как американская молодежь хочет избавиться от многих норм, в которых видит гнет, и от ига сегрегации, Ханна Арендт пришла к выводу, что ограничение свободы действий из-за навязывания реакционных ценностей или расовой дискриминации не сегодня завтра неминуемо – словно автоматически – вызовет «всплеск насилия»[149]. Тем самым твердые и решительные требования – не все, но некоторые – в конце концов победят и приведут к благотворному развитию. Увы, нынешние вспышки зачастую не имеют четких целей и заводят в трагические тупики. Как будто периодический позыв выплескивать злобу – единственная форма, позволяющая воспринимать свое существование как почти «достойное» и привлекать внимание к своей судьбе: «А вдруг у них есть причина для гнева? Сегодня это единственная возможность быть услышанным», – говорит один из персонажей фильма «Отверженные» (режиссер Ладж Ли, 2019 год), имея в виду войну с полицейскими силами, которую ведут банды с окраин.

Такая высокая напряженность может обернуться угрозой смерти – прежде всего для тех, кто олицетворяет ненавистный порядок: для политических деятелей. Это новое явление, его создают не организации более или менее неформального толка, а индивиды, вознамерившиеся – по собственной инициативе – отомстить представителям мира, который якобы пользовался их слабостью. Как Томас Мэйр, который 16 июня 2016 года, за несколько дней до референдума по Брекситу, убил британского депутата Джо Кокс, выступавшую за продолжение членства Великобритании в Европейском союзе, и заявил, что видел в ее позиции предательство со стороны тех, кто, по его утверждению, извращает определенную идею государства, – не случайно в момент деяния он прокричал: «Keep Britain independent» («Сохранить независимость Великобритании»). За несколько месяцев до этого обладатель похожего типажа, давний безработный, попытался убить главную претендентку на пост бургомистра Кельна Генриетту Рекер, назвав своей целью протест против массового притока мигрантов в Германию осенью 2015 года. Подобные случаи происходили в Европе в конце 2010-х годов – так мэр города Гданьска Павел Адамович был убит ножом на глазах у публики. Еще один пример – убийство префекта Касселя, представителя Христианско-демократического союза (ХДС) Вальтера Любке. Большинство нападавших сочувствовали крайне правым партиям, которые, впрочем, вообще не осмеливаются открыто призывать к таким действиям, но в последнее время ведут себя более изощренно, поддерживая настрой на обличение и на демонизацию своих соперников. Ибо в наше время, с точки зрения некоторых групп, наблюдающих за политическими столкновениями, единственный возможный выход состоит в физической борьбе со всеми, кто определяется как «враг», – вплоть до выборочного уничтожения, – например, в духе американского движения alt-right (альтернативных правых), чья достаточно четко сформулированная стратегия направлена на разжигание гражданской войны[150].

Участники демонстраций «желтых жилетов» осенью 2018 года несли плакаты с изображением повешенного Макрона. Степень ожесточения оправдывала симулякры с главой государства на эшафоте. И вновь поразительно, что эти движения, отражая накал страстей, не связаны с каким-либо коллективным делом, которое понималось бы, – помимо разделенного неприятия, – как совместно очерченная и приближаемая перспектива. Поэтому сегодня мы сталкиваемся не столько с революционными ситуациями в привычном смысле слова, – берущими начало одновременно в общих чаяниях и протестах, – сколько со вспышками мятежей, которые в силу обстоятельств могут принимать особо острый характер, зависящий от потенциала групп, сложившихся в том или ином случае. Под этим флагом «желтые жилеты» поспешили противопоставить себя любым мерам «переподчинения», утвердившись как совокупность субъектов, которые умеют регулярно объединяться для единодушного протеста, но оставляют на усмотрение каждого, как лучше – в любом месте и в любой форме – выразить всю глубину наболевшего и гнев.

Ситуация способствует проявлениям индивидуального поведения нового типа, в котором есть и экстравагантность, и бесшабашная самоуверенность, в силу двоякого чувства обездоленности и власти, обретенной с использованием персональных технологий. Взять хотя бы фееричный эпизод, когда 6 декабря 2018 года дальнобойщик Эрик Друэ объявил в прямом эфире на канале BFM TV, что по своей личной инициативе собирается на следующий день осадить Елисейский дворец вместе с несколькими своими последователями. Совершенно очевидно, что за этим нет никакого коллективного плана – только ярость и чувство всесилия у людей, которые пользуются соцсетями, снимают себя на видео, делятся записями и даже выступают в общественных местах или в эфире по приглашению телеканалов, в довершение ничтоже сумняшеся объявляя, что намерены – вполне законно, как им кажется, – небольшой компанией сбросить президента Республики почти с той же легкостью и быстротой, с какой им удается кликнуть по экрану. Ведь возмущение, – движимое неукротимой силой людей, считающих, справедливо или нет, что они испытывают вопиющий гнет, – понимается как предпочтительная форма неприятия какого-либо порядка и, в более широком смысле, как квинтэссенция политической позиции – так сказать, чистой и благородной. Романтизация и эстетизация бунта, баррикад уходят в далекое прошлое, а среди их современных источников можно вспомнить книги Невидимого комитета[151], в которых по-особому воспето ощущение жизни на полную катушку и единения – братского с ближними и в своем роде квазиокеанского с миром, – присущего таким мгновениям, в буквальном смысле экстраординарным.

Все это отличается от демонстраций, проходивших, к примеру, на рубеже 1970-х годов, не только выражавших недовольство, но и нацеленных на расширение политических горизонтов, требовавших прежде всего улучшения условий труда и призывавших при этом к образу жизни, свободному от целого ряда норм, расцениваемых как принудительные. Такими были различные «весны» 1968 года с их «пляжами под булыжной мостовой»[152], в которых была реальная свобода, личное и коллективное раскрепощение. Сегодня кажется, что суть пунктирного восстания лишь в том, чтобы утолить – сиюминутно – как жажду мести, так и наслаждения. В проявлениях ярости открыто не утверждается принцип надежды. Как в акциях Черного блока[153], когда демонстранты «разогреваются» на флангах, круша все на своем пути, словно демонстрируя маргинальный, но самый что ни на есть честный нигилизм, бесповоротный и единственно способный без прикрас указать на все, что в нашу эпоху устроено неправильно. Поскольку чем активнее неудовлетворенность выражена в своей первичной форме – в возмущении людей против институтов и отдельных лиц, тем чаще она заходит в тупик, неминуемо терпит крах и в конечном счете, – трагически и словно замыкая бесконечный цикл, – подогревает обиду и гнев.

Подобные вспышки, как на стадии зарождения, так и в разгаре, отличаются тем, что их участники, очевидно полностью поглощенные своими аффектами и ощущением избавления, хоть и временного,