Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Во-первых, массовые войны вовлекли в ряды Вооруженных сил огромное количество людей, ранее никогда не воевавших, а зачастую и не служивших в армии. Неудивительно, что психика этих людей, поддерживаемая инстинктами инертной и зачастую невоинственно настроенной толпы, не выдерживала напряжения современной войны. Повторимся, что люди, сдававшиеся неранеными, исполнили свой долг, пленение для них являлось трагедией, а не результатом неверных действий.

Но все-таки, во-вторых и в-главных, самой основной причиной массовых сдач в плен является предвоенная нераспорядительность военного ведомства и воинское неумение высшего командного состава. Солдаты должны были своей кровью покрывать неподготовленность страны к войне, бездарность и безволие генералитета, стратегическую бесталанность Ставки Верховного главнокомандования, кумовство и воровство чиновных мерзавцев, наводнивших тыл, и так далее. Одно из писем в тыл: «Если зря (выделено. — М.О.) сложить голову, лучше в плен сдаться, что и делают».[272] Вот это самое «зря» и стало основной причиной сдачи в плен тех людей, что честно и доблестно дрались на фронте, но были вынуждены своей личной трагедией покрыть чужие грехи. А ведь до войны в царской армии не было репрессий, подобных 1929–1931 и 1937–1939 гг., ослабивших командно-интеллектуальную мощь советских Вооруженных сил перед Второй мировой войной.

ГЛАВА 2

ДЕЗЕРТИРСТВО

Объявление мобилизации в июле 1914 года подняло на войну миллионы российских мужчин. В довоенных расчетах предполагалось, что какая-то часть призывников вообще не явятся на сборные пункты. Однако, напротив, в воинские присутствия явились и масса добровольцев. В том числе — и поляки, в отношении которых вообще предполагали, что не явятся до двадцати процентов призывников. Явка на призывные пункты в целом по стране достигла девяноста шести процентов, хотя военное ведомство рассчитывало на показатель не свыше девяноста процентов. Причем во многие пункты являлись добровольцы, в русской терминологии — «охотники».

Военное ведомство должно было учесть какие-то принципы попадания на военную службу для добровольцев, жаждавших сразиться с немцами. В результате уже 18 июля 1914 года, как только выяснилось, что при мобилизации на призывные пункты явились масса добровольцев, начальник Главного управления Генерального штаба, долженствовавший занять пост начальника Штаба Верховного главнокомандующего, ген. Н. Н. Янушкевич сообщил в Главный штаб, отвечавший за учет людских контингентов: «При первом же известии об объявлении у нас мобилизации начали поступать заявления о приеме в армию в качестве добровольцев. Удовлетворение подобных заявлений, дающее выход известным чувствам, представляется весьма желательным… полагаю необходимым установить, что к приему в армию в качестве добровольцев могут быть допускаемы лишь лица, не состоящие ни в запасе, ни в ополчении 1 — го разряда и не подлежащие призыву в текущем году».[273]

Таким образом, во время всеобщей мобилизации 1914 года, кроме запасных (людей, некогда служивших в армии и в возрасте до 43 лет), призыву также подлежали и мужчины 1894 года рождения — новобранцы. Все прочие пока могли быть приняты в Действующую армию либо добровольцами, либо вольноопределяющимися, в возрасте не менее 18 лет. Следует отметить, что причины добровольчества были самыми различными. От искреннего патриотического порыва (большинство) до своеобразного шкурного интереса. Например, известный русский писатель вспоминал: «Доброволец Раков пошел на войну, чтобы лошадь выручить: думал, что, если сам пойдет, лошадь вернут. И еще слышал, что добровольцу возле обоза можно поживиться, и пошел».[274]

В русской терминологии добровольцы назывались охотниками. Возраст принимаемых в войска охотников: 18–43 года. Таким образом, как видим, для добровольцев был установлен тот же верхний возраст, что и для призывников (военное законодательство не допускало призыва в Вооруженные силы мужчин в возрасте более 43 лет), но нижний уменьшился на три года. Соответственно, чтобы не допустить пополнения войск необученными людьми (ведь по мобилизации основная масса призывников состояла из запасных, некогда проходивших военную службу), в Действующую армию предлагалось отправлять только тех, кто уже имел воинский опыт, а всех прочих — в запасные батальоны пехоты для предварительного обучения. Дело ведь в том, что, согласно существующим положениям, охотники могли быть направляемы исключительно в действующие войска и ни в коем случае — не в тыловые службы.

23 июля императором Николаем II были утверждены «Правила о приеме в военное время охотников на службу в сухопутные войска». В соответствии с этим приказ военного министра ген. В. А. Сухомлинова от 23 июля 1914 года о правилах приема охотников (добровольцев) в армию говорил, что «охотниками принимаются:

а) лица, подлежащие воинской повинности, но еще не явившиеся к исполнению таковой;

б) лица, явившиеся к исполнению воинской повинности, но от таковой освобожденные либо получившие по разным причинам отсрочки поступления на службу;

в) лица, состоящие в ополчении 2-го разряда;

г) лица, на коих не распространяется действие Устава о воинской повинности, а также отставные нижние чины…

Не принимаются:

а) имеющие менее восемнадцати и более сорока трех лет от роду;

б) лишенные всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ…

в) состоящие под уголовным судом или следствием;

г) подвергшиеся по судебному приговору наказанию, сопряженному с лишением права поступать на государственную службу и

д) признанные по суду виновными в краже или мошенничестве».[275] Надо сказать, что попытка сохранить армию от уголовных элементов удавалась до середины 1916 года.

Бесспорно, существовали исключения. Согласно повелению императора, в качестве охотников, но исключительно с разрешения Верховного главнокомандующего могли быть принимаемы и женщины. Точно так же, но теперь уже с разрешения самого императора — и лица, чей возраст превысил 43 года либо был ниже 18 лет. Исследователь пишет, что в июле 1915 года «принципиальное разрешение на прием охотниками молодых людей с 17 лет было получено, тем не менее решение в каждом таком случае персонально принималось Высочайше по представляемому начальником Главного штаба списку. Этот возрастной ценз для приема добровольцами устанавливался ввиду того, что ранее достижения означенного возраста молодые люди не могли поступать ни в военные училища, ни в войска вольноопределяющимися».[276]

Существовали и иные лазейки. Так, кроме центральных органов, ориентировавшихся на существующее законодательство, охотниками в войска могли зачислять командования военных округов и командиры отдельных частей, зачислявшие добровольцев в свою часть собственным приказом. Этим способом, например, пользовались мальчишки — предтечи «сынов полка» периода Великой Отечественной войны. Или казаки старших возрастов, не желавшие оставаться дома, на покое.

Одновременно, само собой разумеется, масштабы войны потребовали ликвидации льготных категорий по отношению к воинской службе, которыми перед войной была богата страна, ибо многочисленность призывников превышала необходимые для армии контингента призывников. С началом открытия военных действий, согласно закону от 1 сентября 1914 года, были отменены следующие отсрочки:

— для устройства имущественных дел;

— для вступления в духовное звание;

— для учащихся в иностранных учебных заведениях.

В войсках отношение к добровольцам было разное. В том числе и негативное. Например, М. Алданов вспоминал: «Я слышал от боевых офицеров, что в пору мировой войны самые плохие солдаты выходили из добровольцев. Думаю, что это верно: так оно было (вопреки распространенной легенде) и в период войн Революции и Империи. Дюмурье ненавидел солдат — волонтеров; недоверчиво относился к ним и Бонапарт…»[277] Ясно, что для кадрового офицера рекрут — это предпочтительное состояние нижнего чина. Добровольца просто так не ударишь по лицу. Наконец, и среди добровольцев попадались «шкурники», об одном из них рассказывалось в 1-й главе.

Наверное, сообщение М. Алданова страдает субъективизмом офицерства, которое, конечно, предпочитало иметь дело с покорно-послушной солдатской массой, на которую можно было бы успешно переносить социально-сословное отношение «барин — крестьянин». Наверное, есть здесь и доля правды: имевший ряд льгот по службе охотник (не говоря уже о вольноопределяющихся — первых кандидатах в прапорщики), резко отличаясь по своему вероятному поведению от солдат, мог выступать своеобразным центром оппозиции офицерскому влиянию на массы. Тем более что рядовой охотник воспринимался солдатами как «свой» даже в отличие от унтер-офицеров, которым в большинстве случаев рядовые нижние чины не доверяли.