Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

В ряде мест начало мобилизации, объявленной 18 июля, в разгар сельскохозяйственных работ, вызвало определенного рода волнения. Однако как только стало известно, что государственная власть намерена исполнять взятые на себя, согласно законодательству, обязательства — выплату семьям мобилизованных в Вооруженные силы солдат пайковых сумм («пайков»), волнения прекратились. Солдаты могли быть уверены, что их семьи не пропадут с голоду впредь до возвращения хозяев с фронта. Тем более что пропаганда военного ведомства, вполне искренне заблуждаясь, утверждала, что война окончится через шесть месяцев, максимум — затянется на год.

Домашних запасов на этот период было достаточно. За год не мог разрушиться живой и мертвый инвентарь, а также не могла быть исчерпана капитальная прочность крестьянского хозяйства. К тому же в каждом хозяйстве после первой мобилизации еще оставался хотя бы один мужчина (исключение — выделившиеся молодые семьи, но им помощь была оказана земствами, родственниками и общиной). Поля были обработаны, озимые оставались на попечение остающихся (о том, что спустя год войны будут ставиться под ружье ратники ополчения 2-го разряда, никто не мог и подумать), а весной солдаты должны были вернуться домой. Вот это осознание и стало причиной массовой явки на мобилизационные пункты, активного добровольчества, упорства войск в боях.

Как бы то ни было, невозможно сказать, что каждый мобилизуемый крестьянин, рабочий или мещанин желал воевать. Поэтому помимо определенного процента потенциальных «уклонистов», просто не явившихся на призывные пункты и, как правило, не прогадавших, ибо практически везде часть новобранцев первого призыва была временно распущена по домам в связи со сверхкомплектом, дезертирство немедленно стало достаточно обыденным явлением. Оно началось почти сразу же, уже в ходе мобилизации, еще даже до начала боев — из соединений тех войск, что следовали на фронт, сосредотачиваясь на линии государственной границы. Такие побеги совершались в то время, пока воинские поезда еще находились в глубине страны, чтобы иметь возможность добраться до дома. Например, из Тамбова докладывали, что за 4–6 августа 1914 года были задержаны три дезертира — два армянина и татарин, — бежавшие из эшелона в Козловском уезде Тамбовской губернии.[282]

Помимо дезертирства из войсковых эшелонов, еще, следовательно, до прибытия на фронт, отставание от своих дерущихся с противником подразделений также началось уже в самом начале войны и на фронте. Так, в приказе по 4-й армии от 16 августа 1914 года командарм-4 ген. А. Е. Эверт отмечал: «В течение всех этих дней, к величайшему моему огорчению, убеждался, что нижние чины, преимущественно 16-го корпуса, оставляют ряды и бродят в тылу. Приказываю объявить всем нижним чинам, что такие мерзавцы, забывшие долг перед Царем и Родиной, оставляющие ряды, когда товарищи их самоотверженно дерутся, будут преданы мною полевому суду, карающему смертной казнью оставление рядов своих частей в бою». Сам командарм только-только был назначен на данный пост, сменив неудачливого барона А. Е. Зальца на посту командующего 4-й армией. Тем самым можно видеть, что дезертирство было присуще не только шедшим на фронт из глубины России пополнениям, но и кадровым пехотным дивизиям — лучшим войскам Российской империи. Почему же так получилось? Что говорят эти данные?

16-й армейский корпус ген. П. А. Гейсмана входил в состав наиболее слабой на Юго-Западном фронте 4-й армии, по которой, тем не менее, пришелся главный удар австрийского неприятеля в ходе развернувшейся вдоль австро-русской границы Галицийской битвы августа 1914 года. В направлении на Люблин, обороняемый 4-й русской армией, наступала 1 — я австро-венгерская армия ген. В. фон Данкля (228 000 чел. при 468 орудиях). В то же время 4-я русская армия имела в своих рядах всего лишь 109 000 чел. при 426 орудиях. Превосходство противника в живой силе — двойное. Во встречном сражении 10 августа под Красником был разбит русский 14-й армейский корпус. В сражении под Красником русские потеряли около двадцати тысяч человек — пятая часть армии — и три десятка орудий. Лишь нерешительность австрийского командования и блестящая боевая работа русской артиллерии позволили 4-й армии избежать полного разгрома.

На следующий день потерпели поражение и два других русских корпуса — Гренадерский и 16-й армейский, которые стали отступать на север, к Люблину. Всего в Галицийской битве за двадцать один день боев четыре армии Юго-Западного фронта только пленными потеряли около сорока тысяч человек. Преимущественно — в 4-й армии, на которую в начале операции обрушился главный удар противника. В которой уже в ходе сражения сменилось командование. Которая, наконец, понесла наибольшие потери. Только пленными — почти целый корпус из трех в начале боев. Неудивителен и высокий процент уклонявшихся от окопов солдат, ошеломленных неожиданным для них исходом схватки.

Таким образом, дезертирство из передовых окопов первых дней войны (приказ командарма-4 последовал через шесть дней после начала боев) явилось следствием не уклонения от несения военной службы вообще, а результатом того морального потрясения, что было вызвано поражениями. Как только фронт оборонявшейся 4-й армии с помощью подоспевших резервов был удержан, эти люди немедленно возвратились в строй. Солдаты должны были пережить шок перелома в психике, когда вместо победы как следствие успешного наступления, на деле их ожидала оборона после поражения.

Нельзя не сказать, что и командиры, допустившие разброд в рядах вверенных им частей, не остались безнаказанными. Первым оказался смещен сам командарм-4 ген. А. Е. Зальц, ставший первым русским командармом, уволенным со столь высокого поста. Вторым — комкор-16 ген. П. А. Гейсман. Фактическим начальником 16-го армейского корпуса в Галицийской битве являлся начальник 9-й пехотной дивизии ген. В. Н. Клембовский — будущий начальник штаба Юго-Западного фронта в период Брусиловского прорыва 1916 года и затем командарм-11. Представляется, что генерал Эверт отлично понимал суть уклонения от боя некоторых солдат 4-й армии, поэтому после угроз в приказе вместо непосредственных репрессий последовали четкие организационные мероприятия — командиры корпусов должны были посылать в свои тылы конные разъезды и пешие патрули для задержания уклонистов.

В начале войны дезертирство с фронта еще не получило широкого распространения, так как ближайшие тылы были забиты войсками, линия фронта постоянно смещалась и потому вероятность того, что бежавший с фронта солдат сумеет выйти из районов, подлежащих ведению военной администрации, была мала. Кроме того, масса тех людей, что по различным причинам не желали воевать (откровенная трусость, невозможность преодолеть инстинкт самосохранения, идеологические принципы, моральные постулаты и проч.), еще рассчитывали на скорое окончание войны. Естественно, что после победы, обещаемой властями, слишком уж тяжелого наказания не последовало бы.

Нельзя не учитывать и тот факт, что само по себе нахождение солдата во фронтовом районе, но вне собственной части, позволяло рассчитывать на снисхождение. В связи с этим в первые несколько месяцев войны в православной Галиции, в отношении которой было известно, что по окончании конфликта она будет присоединена к Российской империи, развернулось такое явление, как «приймачество». Солдаты, уклонявшиеся от фронта, оседали в галицийских деревушках, где их в условиях маневренной войны почти невозможно было отыскать усилиями военных властей. В итоге работа по выявлению таких лиц легла на плечи создаваемой в Галиции российской полиции. Ведомство генерал-губернатора завоеванной австрийской территории отчитывалось: «После прохождения армий в Галиции осело значительное количество дезертиров русских и австрийских войск. Проходившие впоследствии в районе Галиции войсковые части и особенно маршевые команды также дали немалое их число. Поимка была возложена на чинов городской и уездной полиции, в чем им деятельное содействие оказывали начальники гарнизонов, наряжая конные и пешие команды».[283]

Разгром армий Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии в августе месяце и последовавшие затем тяжелейшие бои в Польше осенью подорвали у ряда нижних чинов веру в скорую победу над врагом. Надо заметить, что осень 1914 года — это период наихудшего снабжения русской Действующей армии продовольствием, что объективно было вызвано высокоманевренными боевыми действиями и задержками в организации тылов. Формирование новых дивизий заметно опережало организацию соответствующих тыловых служб. Достаточно сказать, что второочередные дивизии ввиду нелепостей в интендантстве мирного времени выступили на войну без носимых запасов сухарей. Не хватало ни полевых кухонь, ни лошадей, ни инвентаря. Разорение Польши, в которой всю осень шли тяжелые сражения (Варшавско-Ивангородская наступательная и Лодзинская оборонительная операции), не позволяло войскам питаться за счет местных средств. А. И. Куприн хорошо подметил: «Сапоги, хлеб, шинель и ружье — это все, что нужно воину, кроме убеждения, что война имеет смысл. Голодный, босый, невооруженный солдат — хороший материал лишь для бунта или для дезертирства».[284]