Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Еще К. Левин пишет, что больше всего побегами были недовольны те, кто хорошо устроился в лагере, потому что они боялись репрессий и ухудшения своего положения. Но это относится, скорее, к вышеописанным «кулакам». Воспоминания современников указывают, что в процентном соотношении больше всего бежали из плена именно унтер-офицеры и вольноопределяющиеся. То есть и в активном сопротивлении врагу те люди, что относились к статусной категории старших, находились впереди основной массы военнопленных. Ну, а исключения всегда были и будут. Были и реальные «шкуры», равно как и отчаянные патриоты своего Отечества, вне зависимости от политического режима в государстве. Все-таки Родина и государство — это не одно и то же, а зачастую и не синонимы.

Поэтому в неприятельском плену старшие прилагали разнообразные усилия, чтобы удержать военнопленных, озлобленных на собственное правительство, не оказывавшее им надлежащей помощи, от опрометчивого шага измены Родине. Справедливо утверждение, что основная масса пленных сознавала, что воевать не за что, что здесь живут такие же бедные крестьяне, как же можно отобрать у них землю? Свои ростки пускала и ненависть к монархическому режиму, присылавшему лишь иконки да иногда черные сухари, так как такая помощь рассматривалась в сопоставлении с пленными союзных держав. Вдобавок с поощрения администрации лагерными библиотеками заведовали, как правило, пленные, склонные к социализму.

Сам же К. Левин пишет, что к 1917 году «армия военнопленных разложилась гораздо раньше, чем армия на фронте, и стала огромным сборищем отчаявшихся и озлобленных людей. Среди них было бы смешно вести какую-нибудь патриотическую пропаганду. Они со скукой и презрением относились ко всему тому, что не касалось их собственной участи. Они медленно вымирали и видели, что царское правительство бросило их на произвол судьбы, как только они стали ему не нужны. Лишь редкие письма и иногда холщовые мешочки с черными сухарями приходили с далекой родины».[262] Честно говоря, даже интересно, что он написал бы о периоде Великой Отечественной войны? Тогда приказ № 270 от 16 августа 1941 года полагал всех пленных считать дезертирами, а их семьи подлежали аресту, как семьи нарушивших присягу и предавших Родину. Стоит ли удивляться мизерному коллаборационизму в 1914–1917 гг. в сравнении с сотнями тысяч коллаборационистов в 1941–1945 гг.?

Духовной опорой сопротивления такому «презрению» становилась религия, поддерживаемая унтер-офицерами и старшими по лагерю. Именно они наряду с прочими элементами быта (библиотеки, театры, хоры, оркестры, спортивные кружки — футбол и теннис) устраивали церкви. Недаром австро-германское руководство настойчиво противилось допущению в лагеря священников. Поэтому «религиозные представления военнопленных не раз вызывали конфликты. Так, русские сестры милосердия передали в военное министерство Пруссии жалобу пленных солдат: после неудачной попытки побега их возмущал не перевод в штрафные команды на особо тяжелые работы, а распоряжение нашить для опознания на заднюю часть брюк перекрещивающиеся желтые полосы, что воспринималось как оскорбление религиозных чувств».[263] Действительно, на одежде пойманных беглецов вышивались кресты из желтого коленкора — на спине, рукавах, ногах и седалище.[264] Между тем Гаагская конвенция о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года в статье 18 устанавливала, что «военнопленным предоставляется полная свобода отправления религиозных обрядов, не исключая и присутствия на церковных, по их обрядам, богослужениях, под единственным условием соблюдения предписанных военной властью мер порядка и безопасности».

«Добыл» немцевАвстрийские и германские военнопленные, взятые в плен в 1914 годуКоллаж: из иллюстрированного журнала времен Первой мировой войны, иллюстрирующий отношение русских солдат к германским пленнымПленные австрийские офицерыПленные австрийцы на московской улицеПленные солдаты германского ЛандвераПривал пленных австрийцев«Русский солдат утоляет жажду раненого австрийца»«На стенах казармы во Львове изображены формы одежды австрийских войск. Пленные австрийцы дают объяснения их русскому офицеру»Пленные австрийские офицеры и нижние чиныПленные немецкие пехотинцыКрестьяне схватили переодетого немецкого шпионаПленные австрийцы в деревне. Г. Ельня, Смоленской губернии, с. ОзеренскПленные германские солдаты на Невском проспектеДопрос пленных германцев«Немцев раненых нашли»Пленные германские офицерыГенералы Рузский и Бонч-БруевичПрибытие русских военнопленных в германский лагерьОсмотр русских военнопленных германскими санитарамиРусские солдаты музицируют вместе с германским пленным«Русские и французские солдаты в германском лагере пленных у Лангензальца. Закутанные в одеяла пленные ждут своей очереди после дезинфекции»Германский лагерь пленных у ЛангензальцаСтарший унтер-офицер П. Панасюк, подвергшийся мучительной пытке в плену у немцевРусские военнопленные на поверкеСолдаты охраняют группу беженцевБеженцы на строительстве полевых укреплений«Беженцы не унывают»

Австро-германцы отказывались допустить к русским военнопленным священников, хотя Синод даже подготовил добровольцев, готовых поехать в плен. Примечательно, что особенно этого — отправки священников — желала императрица Александра Федоровна, отлично понимавшая роль религии для человека, оторванного от родины. Очень многое зависело от администрации. Так, по итогам обследования германских лагерей военнопленных в 1916 году российскими сестрами милосердия отмечалось, что в 14-м, 17-м и Берлинском корпусах не было священников в солдатских лагерях. Во 2-м корпусе — в каждом лагере свой священник.[265] Хуже обстояло дело в рабочих лагерях, где удовлетворить религиозные потребности находящихся в рабочих командах военнопленных было невозможно. А ведь в таких командах единовременно располагались большинство пленных. Получается, что большая часть русских пленных оставались вне постоянного религиозного воздействия.

Что непосредственно касается правительственной помощи русским пленным, то бесспорно, что критики царского режима правы. Лишь осенью 1916 года пришел первый продовольственный «подарок» от императрицы. В посылки входило по четыре черствые ржаные галеты на человека. Качество галет было столь низким, что их можно было есть только после двух суток вымачивания в воде. Французы обменивали у своих русских товарищей галеты, чтобы иметь очередной сувенир на память о плене. Бесспорно, что такая «помощь» лишь усугубляла разницу в отношении к своим гражданам со стороны России и союзных государств, солдаты которой щедро снабжались своими правительствами. Галеты присылались вплоть до Февральской революции, получив прозвание «Сухари Александры Федоровны».[266]

Конечно, одними галетами дело не ограничилось. Однако ресурсы для посылки пленным стали изыскиваться в обстановке нараставшего продовольственного кризиса, и потому даже императрица немногое могла сделать. Например, 19 декабря 1916 года Комитет по оказанию помощи русским военнопленным, находящимся во вражеских странах, наметил в плане своей деятельности ежемесячную отправку полутысячи пудов сахара пленным, так как их кормили все хуже и хуже. Комитет просил Особое совещание по продовольственному делу, в руках которого сконцентрировалось все продовольственное дело в империи, указать, «когда, где и по какой цене за пуд Комитет будет иметь возможность ежемесячно получать просимое вышеозначенное количество пудов сахара-рафинада». Лишь 18 января от исполняющего обязанности министра земледелия, гофмейстера А. А. Риттиха, как председателя Особого совещания по продовольственному делу, последовал ответ, где указывалось, что отпуск пятисот пудов сахара ежемесячно невозможен, так как запасов нет. В виде исключения Комитет может получить один вагон сахара единовременно, но затем сахар не будет отпускаться до ноября 1917 года.[267] Таким образом, помощь в продовольствовании военнопленных была невозможна по объективным причинам. Бесспорно, сахара в России не хватало вообще. Однако сам ответ весьма характерен: один вагон сахара в год. Много ли помощи ожидали военнопленные в такой ситуации?