День накануне - Корнель Филипович

Ревность

(перев. О. Катречко, 2002 г.)

Кристина Р. овдовела тридцать три года назад. Она была тогда еще довольно молода, но второй раз замуж не вышла. Не только потому, что ей пришлось растить сына, которому было всего четыре года, просто Кристина Р. не представляла себе брака с другим мужчиной. Ее муж умер внезапно, от обширного инфаркта, хотя никогда прежде на сердце не жаловался. Он упал, направляясь к машине, которая стояла в нескольких десятках метров от дома, и уже никогда больше не встал. Пал, как солдат от шальной пули, не ожидая и, наверное, не предчувствуя смерти. Из-за того, что муж ушел из жизни так неожиданно, у Кристины Р. не было ощущения, что он покинул ее навсегда. Она была человеком верующим, хотя и на свой странноватый лад, и мысль о временном отсутствии мужа постепенно переросла в убежденность, что рано или поздно они вновь встретятся в том месте и в тот час, когда ненадолго прервалась их совместная жизнь на земле. Кристину Р., которой теперь было почти семьдесят лет, никак нельзя было назвать неухоженной старухой. Она не ела супов, заправленных сметаной, и не объедалась пирожными, как многие ее ровесницы, поэтому сохранила фигуру молодой женщины. Издали никто не дал бы ей больше сорока. Она была сантиметра на три или четыре выше мужа и при нем никогда не ходила на высоких каблуках. Вот и сейчас, не желая изменять себе, носила туфли на низких каблуках. Держалась она всегда прямо, одевалась аккуратно. Ухаживала за кожей и волосами. Не допускала, чтобы из-под краски проглядывала седина.

Возможно, соседки (никто ведь не живет в пустоте), знакомые и дальняя родня — близких родственников у нее не было — считали ее чудачкой. Но люди всегда считают чудаками тех, кто на них не похож. В течение нескольких лет после смерти мужа Кристина была объектом живого интереса и доброжелательных советов со стороны окружающих: вы такая молодая, у вас вся жизнь впереди, а вдруг — не дай бог! — заболеете? одна и с маленьким ребенком на руках, что тогда? Так нельзя! Вон сколько вокруг вас мужчин! И здесь, рядом, может быть, в соседнем доме, а может, чуть подальше, в Тарнове или Верхней Силезии, достаточно только поднять глаза и осмотреться. Но поскольку Кристина упорствовала в своем горделивом вдовстве, какое-то время спустя ее оставили в покое. Все привыкли к ее одинокому существованию.

Каждое воскресенье она ходила к обедне в костел, а во второй половине дня ехала с сыном на кладбище, повидаться — как имела обыкновение говорить — с мужем и отцом. В этот день она уделяла немного больше времени, чем обычно, своей внешности. Подводила карандашом брови и слегка румянила щеки, как будто и в самом деле собиралась на свидание. Кристина воспитывала сына, а, чтоб еще и содержать свою большую красивую квартиру, одну комнату сдавала. Потом сын начал работать и довольно поздно, в тридцать восемь лет, женился. И хотя девушка была намного его моложе — всего два года, как закончила институт, — их брак с самого начала складывался неплохо, и Кристина Р. была за сына спокойна. Он с детства не отличался крепким здоровьем, но его жена оказалась весьма заботливой. Жили они все вместе в их старой квартире, вели общее хозяйство, невестка добросовестно помогала Кристине Р. по дому. И так было до недавнего времени. Но полгода назад, благодаря содействию институтского приятеля, сын получил очень выгодное предложение от одной фирмы, подрядившейся участвовать в строительстве варшавского метро. Зарплату обещали почти втрое выше, да и для невестки нашлась работа в той же фирме. Единственной помехой было отсутствие квартиры в Варшаве. Фирма не имела возможности предоставить им жилье, во всяком случае пока. Ну разве что года через два. Сын и невестка могли рассчитывать только на комнатку в рабочем общежитии — и, возможно, изредка, на субботу и воскресенье, наведываться домой. Выходом из положения мог быть только квартирный обмен. Но за краковскую трехкомнатную квартиру в Варшаве с трудом дали бы двухкомнатную. Такова была плата за преимущества столичной жизни. Кристина готова была заплатить эту цену ради детей. Не желая усложнять жизнь ни им, ни себе, она решила остаться в Кракове. С помощью посредников и двойного или даже тройного обмена, а также благодаря привлечению всех сбережений, сохранившихся еще от мужа, удалось выменять для нее комнату с кухонькой на одиннадцатом этаже высотного дома в новом районе, расположенном в восьми километрах от центра, — а сын с невесткой смогли перебраться в Варшаву в двухкомнатную квартиру. Обмен был произведен достаточно быстро. Видно, кому-то очень уж приглянулась красивая и большая квартира в доме старой постройки в центре города, хотя, надо сказать, и не слишком комфортабельная из-за печного отопления. Новые владельцы оказались людьми предприимчивыми и, должно быть, с немалыми деньгами, потому что сразу же занялись переоборудованием квартиры. Кристина поделилась с сыном мебелью, оставив себе только тахту, круглый столик на одной ножке, два кресла, письменный стол, который очень любил муж, и застекленный шкаф с книгами. Еще она решила оставить платяной шкаф. Зачем ей много мебели? Впрочем, больше и так бы не поместилось. Венский столовый гарнитур с массивным столом и шестью добротными стульями, мягкую мебель в стиле бидермейер — четыре кресла и диванчик, стенку из передней с зеркалом и изрядную часть кухонной утвари Кристина Р. отдала молодым. Она всплакнула немного, пока выносили и грузили мебель в огромный желтый фургон варшавской транспортной фирмы. Сын поехал с мебелью в Варшаву, невестка осталась еще на день, чтобы помочь свекрови устроиться в новой квартире. Это было невеселое занятие. Кристина Р. покидала дом, в котором родилась и выросла и где провела почти десять лет своего счастливого замужества. Следуя старой примете, известной ей по рассказам матери, она собрала на совок немного выметенного из-под шкафа мусора и завернула его в газету, чтобы раскидать по новому жилью. Так на новое место переносится хотя бы толика счастья и благополучия, сроднившие человека со старым домом. Невестка помогла расставить мебель таким образом, чтобы Кристина Р., просыпаясь, видела те вещи, которые любил муж: старый, внушительных размеров письменный стол, доставшийся еще от деда, с зеленым, кое-где запачканным чернилами сукном, с балюстрадкой по периметру и множеством ящиков. Над столом они повесили картину Фалата,[18] в угол комнаты поместили застекленный шкафчик, в котором Кристина расставила довоенную энциклопедию, несколько немецких и французских технических справочников, а на верхней полке — немного старого стекла и фарфора. Открывая глаза, она видела бы вещи, которые были частью их с мужем совместной жизни, то есть не только той прошлой, но и той, что продолжалась. Кристина отправила невестку в Варшаву помогать сыну, сама же, зная, что времени у нее предостаточно, не спеша занялась наведением порядка в своем новом нехитром хозяйстве. Платяной шкаф она велела оставить в прихожей, а на кухне поставила только столик и повесила полку с посудой.

Покончив с расстановкой мебели, она принялась наводить чистоту. Вначале протерла картину Фалата, затем смахнула пыль с книг. Порой она прерывала работу, чтобы прочитать какую-нибудь статью в энциклопедии или взглянуть на цветную иллюстрацию; потом занялась фарфором и стеклом. Всё вымыла, ополоснула и бережно вытерла досуха. Среди чашек были две не слишком старые, но их очень любил муж. Каждый день после обеда они пили из этих чашек кофе. Наконец дело дошло до письменного стола. Его следовало подремонтировать и даже отреставрировать, обратившись, конечно, к специалисту. В старой мрачноватой квартире изъяны не так бросались в глаза, здесь же, в очень светлой комнате, на фоне белых стен, вид у него был довольно жалкий. Кристина раздумывала, не отложить ли возню со столом на некоторое время, а сначала вызвать знакомого столяра, который реставрировал мебель прямо на дому. Однако сообразила, что, собственно, не знает, где искать этого столяра, а возможно, его уже нет в живых, потому что с тех пор, как он работал у них дома, прошло почти сорок лет. Ведь тогда еще были живы родители. Пока же она протерла стол снаружи, натерла бесцветной пастой и принялась за его содержимое, к которому, за исключением среднего ящика, никто не притрагивался с тех пор, как муж в последний раз встал из-за стола. Невестка советовала на время переезда освободить ящики и сложить всё в коробки, но рабочие сказали, что в этом нет необходимости, что они не будут стол переворачивать. Попросили только закрыть ящики на ключ. К двум ящикам не было ключей, поэтому их зафиксировали клинышками, чтобы не выдвигались; рабочие заверяли, что во время транспортировки ничего не пропадет, — и письменный стол с нетронутым содержимым перебрался на новую квартиру. Итак, за исключением среднего ящика, где всегда хранились общие деньги на текущие расходы, которые потом пошли на похороны, и одного из верхних, куда она положила переданные ей с работы мужа после его смерти какие-то проспекты и служебные письма, ко всему остальному Кристина Р. не притрагивалась. Не знаю, как назвать то, что ее сдерживало, — может быть, табу? Или же боязнь посягнуть на святое? А может, она опасалась воспоминаний? Но сейчас, выдвинув левый нижний ящик, она с изумлением обнаружила, что все в нем лежавшее — конечно, с некоторой натяжкой — напоминало содержимое стоящего во дворе мусорного контейнера. Ящик был заполнен каким-то хламом и некой субстанцией, являющейся продуктом его разложения. Суеверный страх, который до сих пор не позволял ей залезать в письменный стол, отступил, и Кристина решила приостановить разрушительное действие времени и спасти то, что еще уцелело. Она высыпала все из ящика на расстеленную на полу газету и не спеша начала выуживать из пыли и мусора то, что еще не стало добычей моли и жуков-короедов. Она погрузилась в эту работу с чувством безнадежной печали, к которому примешалось что-то вроде любопытства. Чего там только не было! Старые пожелтевшие фотографии, газетные вырезки, военные награды мужнина отца, эполеты деда, почти полностью съеденные молью, покрытые патиной гильзы от патронов, мелкие металлические обломки предметов неизвестного происхождения и назначения — и еще масса вещей, которые мужчины неведомо зачем хранят в своих ящиках. Потом она протерла ящик губкой, просушила его на балконе и положила обратно то, что еще можно было назвать вещами. Больше всего времени у нее ушло на средний ящик: ей было известно только то, что лежало с краю, вернее, в левом углу, где раньше хранились деньги. В остальном это была макулатура: оплаченные счета за квартиру, свет и газ почти сорокалетней давности. Кристина не без внутреннего сопротивления отправила всё в мусорную корзину и занялась левым ящиком. В нем хранились чертежные инструменты мужа еще студенческих времен, какие-то рейсфедеры, циркули, линейки и лекала, которыми не пользовался даже сын, считая их музейными раритетами. Она как смогла их почистила и положила обратно в ящик. Ведь к ним прикасались пальцы мужа.