Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион - Данил Корецкий

— Майор! Держите красавца своего!

Махнул рукой лейтеха, и уже ведут к Лешему джигита, того самого, заклеенного. Стоит, рожа козлиная, зыркает зло глазами. Пластырь на носу отклеился, колышется от дыхания, напоминает что-то, фильм какой-то смешной. На фильмы у Лешего память хуже, чем на лица.

— Ну что, узнал? — сказал ему Леший.

— Кого узнал? Тебя узнал? Ты кто такой, мать твою? Первый раз ви… Кхе-кхе-кхе…!

Стоящий сзади омоновец ударил его прикладом между лопаток, и возмущенный крик сменился утробным нутряным кашлем.

— Тогда пошли знакомиться! — Леший заломил джигиту руку, отволок на кухню, нашел укромный уголок, где стоит такой железный чан с наждачным диском внутри, картофелечистка называется.

— Мне нужен твой друг, Ресничка, — коротко и ясно объяснил Леший.

— Никакой друг не знаю! Рэснички у миня на глазах есть! — джигит стал менее агрессивным, сбавил тон и тщательней выбирал слова.

— Тогда будем брить твои реснички, — сказал Леший и нажал кнопку.

Агрегат завыл, затрясся, а Леший сунул голову джигита внутрь, прямо к воющему зубчатому диску, который тут же оторвал пластырь и обдал вспотевшую физиономию плотным потоком воздуха. Еще пара миллиметров — и выровняет всю рожу, как картофелину…

— Стой! Нэ нада! Все скажу!! — проорал он из чана, как джин из медной лампы. — Только чтоб никто из наших не узнал…

* * *

Звали Ресничку Ахмедом Айзиковым. Его отчество — Борзоевич, как нельзя лучше характеризовало характер и повадки этого молодого сына гор. В Москве у него имелось несколько адресов, но ни по одному из них он не был зарегистрирован. И все же это не помешало его найти.

Сегодняшний вечер Ахмед Борзоевич коротал в съемной квартире, на Малой Грузинской, где проходило некое закрытое мероприятие. Настолько закрытое, что ни звонок в дверь, ни требование местного участкового открыть для проверки паспортного режима не явились достаточным основанием для допуска посторонних лиц на его территорию.

— Хиль с ними! Ломаем! — махнул рукой старлей Симонов.

Из машины были доставлены шестигранный штык-отмык, метровые кусачки и обычная кувалда. Два сержанта-омоновца какое-то время светили в замок крохотными фонариками и тихо совещались. Потом вставили отмык, ударили кувалдой, замок вылетел, дверь приоткрылась но повисла на предусмотрительно накинутой цепочке. Но кусачки сноровисто перекусили хилые железные звенья…

В ту же минуту гулявшие во дворе местные жители увидели, как одно из окон на третьем этаже с грохотом разлетелось. Оттуда в облаке осколков стекла и дерева спиной вперед вылетела голая фигура, мельницей крутнулась в воздухе, рухнула на выступ бойлерной и больше не двигалась. Это оказалась молодая женщина, из одежды на ней были только туфли на высокой шпильке.

Тотчас наружу из разбитого окна понеслись дикие нечеловеческие вопли, обезьянник в чистом виде. А потом раздались выстрелы. В окне метались фигуры — одетые и не очень, причем одетые были, как правило, форменного сине-черного цвета.

К чести местных жителей надо сказать, что они не впали в панику, не разбежались кто куда, а сохранили полное присутствие духа и, в общем-то, даже не очень и удивились. Квартира на третьем этаже, сдаваемая в аренду дочерью известного музыканта, давно превратилась в притон и успела приучить их ко всяким нештатным ситуациям. Для выпавшей из окна девушки была вызвана «скорая», причем диспетчер получил точные и исчерпывающие сведения о характере и тяжести повреждений; дети подросткового возраста и младше были удалены с дворовой площадки, а силами наиболее энергичных жильцов сформирована команда свидетелей, которым в этот раз предстоит давать показания («…извините, Анатолий Викторович, но я была свидетельницей, когда избили тех двоих у нас в подъезде, так что теперь ваша очередь…»).

…Леший никогда не видел притонов в чистом виде. То есть не чистом, конечно, наоборот. Чуть не блеванул. Видел он квартиры алкашей, проституток, видел квартиры, где устраивают петушиные бои и где разделывают мелкий рогатый скот, да и собственная квартира у него сплошная руина. А тут — притон. Порнуха не в счет, там режиссура, дрессура и все такое, к тому же до реальной жизни не дотягивает.

Человек пятнадцать на тридцать квадратных метров. Половина из них обкурены, обколоты в умат, глаза как у инопланетян, зрачки на всю радужку. Вот один такой и выкинул девчонку из окна, когда дверь ломать начали. Те, кто не в умате, все равно на нормальных людей не похожи. Мужики, бабы — голые, потные, мокрые какие-то, мужики волосатые к тому же от шеи до пяток, будто их специально подбирали… Хотя нет, было несколько обычных, только они погоды не делали. Вонь стоит какая-то звериная. Жратва, выпивка, блюдца с порошком, плюшки голландские с дурью — все на полу свалено. Тут же они и трахаются и блюют. Все друг у друга на виду.

В ванной забаррикадировалось несколько человек, один орет на ломаном русском, что у него оружие, что будет валить всех подряд через дверь — я вас не зиваль, орет, пошель нах, епмать!

Те самые сержанты-омоновцы схватили свою кувалду, так вломили по двери, что она разлетелась вдребезги. Вытащили всех, и этого «епмать» тоже. У него и в самом деле «макар» был, не выпустил его, даже когда ему отмыком ключицу перебило и челюсть и зубы наружу посыпались. Успел выстрелить дважды, но попал в кого-то из своих. Это и был Айзиков Ахмед Борзоевич.

— Твой? Точно? — крикнул Лешему старлей, коленом вжимая Айзикова в пол — скованного наручниками, рычащего и брыкающегося, сопротивляющегося так, будто и не существует для него ни боли, ни поражений, ничего.

— Он, — сказал Леший. — Точно.

— Особого ухода требует, с-скотина! — Симонов рассмеялся.

Он был доволен. В один вечер его группа столько говна наковыряла, что одними только благодарностями начальство теперь не обойдется: и внеочередные звезды светят, а может, и награды…

Леший ходил по квартире, не зная толком, куда ему теперь приткнуться. Дело сделано. Вчерашнее нападение, конечно, не докажут, а вот за сегодняшнее вооруженное сопротивление Ресничку этого Борзоевича, скорее всего, упекут лет на семь-восемь. А может пять. Или даже три, кто знает. И то, если где-то там, в длинной цепочке правосудия, не окажется слабого, прогнившего звена, которое враз обессмыслит всю эту грязную, вредную и трудную работу. Которую Леший по-прежнему не любил. Умом понимал, но душой терпеть не мог. Даже если это личное… Ну, или почти личное.

Он смотрел на весь этот зверинец, на девок этих, плачущих, жалких, смотрел и думал почему-то про Пулю. Не шла она у него из головы. Как знать, не вступись он за нее вчера, Ресничка сумел бы, наверное, додавить, запугать, избить, в конце концов… И сделать так, чтобы Пуля, чистенькая и нежная красавица, была одной из этих. Обкуренная, обтраханная, с жуткими глазами без радужки.

И в самом деле, в передней он заметил несколько девчонок-малолеток. Перед группой вдруг встала задача, как переместить всю эту голую публику в зарешеченный автобус — одевать их некогда, не с руки, да и непонятно с этим шмотьем, где оно чье, а в таком первозданном виде вести их через двор уж точно нельзя. Ну, и эти малолетки, как самые трезвые (и даже частично одетые), помогали омоновцам искать всякое постельное белье по шкафам — простыни, пододеяльники, наволочки и полотенца, — и укутывать в них своих, так сказать, сотоварищей по отдыху. Прямо древние римляне получались, которых центурионы выводят из жарких терм…

Малолетки эти шустро так управлялись, деловито, просто загляденье. Не по-детски деловито, по-взрослому. Маленькие женщины. И у Лешего будто глаза открылись: это же Эльза и Инга, брюнетка и блондинка. Две лилипутки из эскорт-агентства. Вспомнил и квартирку их кукольную в Китай-городе, и бар со сладкими ликерами и шампанским, и унитаз с детским сиденьем, все вспомнил. И как они выручили тогда их с Хорем… Хотя и не за бесплатно, конечно, но здорово выручили…

Постоял, подумал, как быть. Подошел к старшему группы.

— Слышь, Симонов, я этих двоих заберу, — он незаметно кивнул на Эльзу и Ингу. — Похожи они на одних моих знакомых. Ну, родственницы вроде как… Поговорить надо.

Старлей даже глаза выпучил от удивления.

— Ты охилел, что ли, майор? Их надо в ИДН[34] вести, документировать, а потом в спецшколу[35] направлять! Освобождение малолеток — это нам большой плюс!

— Да они не малолетки, — сказал Леший. — Им за тридцать, наверное. Это лилипутки.

— Ты охилел, — повторил старлей. — Я пойду посмотрю.

— Не надо.

— Никогда не видел лилипуток. За тридцать, говоришь? Родственницы? Охилеть. Они ванные какие-то специальные принимают, что ли?

— Я спрошу, — пообещал Леший.

Они его не узнали. Обе были под кокаином, Эльза к тому же без настроения.