Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион - Данил Корецкий

Стали готовиться. Кадавр тоже москвич, ехать им вместе. Собирались было на поезде, хотя на пассажирские постоянно нападали. Да доехали бы, конечно, это ведь не Ярышмарды, в конце концов. Но тут Леха узнал, что в Армавир направляется одна из последних колонн, мотострелковый полк и собровцы ростовские. Решили ехать с ними, так веселее. Ну и безопаснее, коль на то пошло. Договорились, подсели в «Урал» к дембелям-срочникам, поехали. В Гунюшках надо было еще пару-тройку выздоравливающих забрать из МСБ и пристегнуть к колонне две машины с продовольствием из эвакуируемого военного склада. А там — пиво и спирт в основном, ну и тушенки ящиков восемь на закуску.

Основная колонна не стала дожидаться, пока закончится погрузка, вперед ушла. Остались два БМП и четыре грузовика, включая «Урал», где сидели Леха с Кадавром (взводный никогда не упускал случая поживиться нахаляву), а встретиться они должны были в 19-00 в районе села Чурой перед самым перевалом. Весело ехали. Там, среди выздоравливающих, два парня было, дембеля из Тулы, у одного фамилия Пострадалов, у другого — Кирдыч, оба с контузией. Но анекдоты травили так, что «Урал» приседал и раскачивался.

А потом… Первый же снаряд ПТУРСа попал в их машину. Со склона били, из леса. Наводчик «духовский» ошибся, видно, они рассчитывали БМП подбить, который во главе колонны, а попали в кабину «Урала». Половину людей в машине выкосило сразу, Леху на обочину швырнуло. Как достали они все-таки и первый БМП, и замыкающий, как разнесли третий «Урал» с продовольствием — этого он не видел. Взводный вынес его на себе в кусты, в «зеленку», там он и пришел в себя. Поливают сверху, со склона, и рядом где-то, с обочины, поливают тоже. Все горит, спирт и бензин взрываются, грохот, ничего не понять. Кругом трупы, наши трупы. Но где трупы, там и оружие. Ползком, ползком, разжились двумя «калашами», Леха даже «винторез» новенький нашел, только патронов к нему кот наплакал. И все равно, что делать — непонятно. Сколько «духов» этих — неизвестно, только отрабатывают по каждой цели они так плотно, что можно предположить самое худшее. Связи нет. Колонна километрах в двадцати-тридцати где-то, «вертушек», естественно, ни одной. Даже если они как-то узнают, что тут засада, все равно на помощь придут не скоро.

Подумали, решили искать своих, кто жив остался, укрыться и отстреливаться, сколько можно. Уходить все равно некуда — чужая земля. Наметили несколько точек, где, предположительно, могли засесть наши. Кадавр ползает от куста к кусту, Леха прикрывает. «Винторез» показал себя хорошо, шестерых «духов» Леха разглядел в «зеленке» и шестерых снял. Подобрали Кирдыча раненого, он сказал им, что во втором «Урале» везли несколько крупнокалиберных «Кордов» в сборе и полный боекомплект к ним. Только как к нему подобраться, к «Уралу» этому, непонятно, нужны еще люди для прикрытия. Стали шарить по кустам дальше. И вот тут им не повезло — набрели на «духов», шестеро или семеро их было в той ложбине. Кадавр успел дать очередь, Леха тоже выстрелил, не целясь. Но это было последнее, что он запомнил из того боя.

…Везли их связанными, в пикапе, по горной какой-то тропе, везли быстро. Приехали на лужайку какую-то, что-то вроде плато. Землянки, цистерны, несколько японских грузовичков на высоких шасси, палатки военные, над ними антенны спутниковые торчат. База настоящая.

Было их в кузове четверо — Леха, Кадавр, Кирдыч тот раненый и еще один, с обгоревшим лицом. Он в дороге, видно, умер, застыл уже. Выкинули их на траву, Леха только сейчас заметил, что у него правая голень вздулась как полено и огнем горит — то ли сломана, то ли вывихнута, но не знает когда. Может, сразу, когда из «Урала» выкинуло, хотя он ползал ведь еще, отстреливался, ничего не замечал. А может, потом, в ложбине…

Выбежали «бородатые» из палаток, человек тридцать, вой подняли. Кадавра сразу как-то наметили в качестве жертвы, непонятно почему. Достал он их, что ли. Уксусный завод в нем проснулся, наверное. Раздели его догола, избивали сначала, потом ножи метали. И все это снимали на камеру. Кадавр всех их нах посылал, орал, пока злость была и силы. Но недолго. Потом его на траву повалили, и один «дух» в черном комбезе — он у них главный был, больше всех хавальник открывал (как оказалось потом, сам Эчиг-Амир, Амир Железный), — он штык-ножом взводного вспорол от паха до самой груди, как барана разделал. Завизжали все, будто их режут, а не взводного… И оставили его так умирать под дождем. А Леху вместе с дембелем на колени поставили и к «кенгурятнику» пикапа привязали — чтобы слышали и видели. Вроде почетного караула.

Долго не умирал взводный, к вечеру только отошел. Ночью Леху посадили в зиндан — это такая яма глубокая, вонючая, жуткая, но как впоследствии выяснилось — не самое худшее место для содержания.

Документы свои Леха то ли в бою выкинул, то ли потерял, это ему жизнь и спасло. На следующий день Амир допрос учинил: имя, фамилия, должность, кто из родственников есть и деньги за него готов заплатить. Он и назвался фамилией капитана Русланова — военврача, да родственников каких-то в Москве придумал, чтобы время протянуть. Так и просидел в зиндане недели две. Кормили его какими-то объедками, а через день-два наверх поднимали — допрашивали, били для развлечения… Он говорил:

— Чего бьете, за меня же выкуп дадут! — хотя ясно, что никакого выкупа за него не будет, это понты.

А бородатые смеются:

— И бить будем, и выкуп возьмем! А захотим — и убьем!

Однажды подняли его — сидит Амир Железный, вокруг кружком десятка два бородачей стоят, лыбятся, и здоровенный «контрабас»[38] с ноги на ногу переминается, бросает злые взгляды, брови хмурит.

— Дава-ай, да-а-авай, капитан, — улыбается Амир и бросает ножи — один контрактнику под ноги, второй — Синцову. — Кто кого зарэжет, тот и жить будет…

Вот придумал, нелюдь поганая! Чтобы русский боец своего товарища резал?! А бородатые автоматы нацелили: чуть что не так — мигом уложат… Что делать?

Вздохнул Леха, поднял глаза, осмотрелся — горы дикие, высокие, небо синее, орлы под облаками парят, красиво… А чего делать… Пусть убивают, если так…

Только «контрабас» по-другому решил. Схватил он нож и попер, как танк! Леший еле уклониться успел. Нога уже немного поджила, но подвижность не восстановилась. Он машинально наклонился, поднял нож с длинным, острым, чуть изогнутым клинком, повернулся к «контрабасу», который заходил на вторую атаку, выставил вооруженную руку, как положено. А тот приемов ножевого боя не знает: наскакивает, норовит в сердце ткнуть… Только это не фехтование, тут вместо правил поединка, вместо благородства и изящества — голый прагматизм: надо обездвижить врага, обескровить, а потом добить. Секанул Леха противника по руке, брызнула струей кровь, нож выпал… Тот нагнулся, подобрал, снова вперед бросился, теперь Леха его ногу поранил, потом вторую руку… Короче, побледнел «контрабас», уронил свое оружие и сам рядом повалился.

Хрипит, кровь из ран хлещет… А в синем небе орлы парят, клекочут что-то на своем языке, рассматривают людей внизу…

— Маладец! — закричали бородатые. — Дабэй его! Дарэжь!

Синцов бросил нож под ноги, сплюнул. Теперь, думает, точно убьют!

Они поорали, под ноги постреляли и действительно бы убили, но Амир махнул рукой.

— Нэ надо пока, — гортанно сказал он. Синцов заметил, что иногда Железный говорит по-русски чисто и без акцента, а иногда — так, как и большинство живущих в горах его соотечественников. — Посадите его в «газырь». Или выкупят, или обменяем, или сдохнет…

«Контрабаса» дострелили, а капитана Синцова повели в «газырь» определять. Там, на краю плато, много ям было, он подумал сперва, для мусора или что-то вроде отхожих мест. Оказалось, это ямы-«гнилушки», или «газыри», как сами чечены называли. В каждой яме — по трупу. Или почти трупу. Узкие ямы и глубокие, там человек повернуться сможет, только если руки выкорябает вверх. И вылезти никак — земля мокрая, скользкая, что-то вроде плотного ила, сколько ни крутись червем, толку ноль, только глубже увязаешь. Хотя некоторых они вниз головой заталкивали, тем уже крутись не крутись, все одно, так и умирали.

Вот из одной такой ямы «духи» достали на веревке что-то полусгнившее, а Леху на освободившееся место скинули и прикладами сверху утрамбовали, чтобы съехал глубже. Нора, не яма. Он провалился метра на два с половиной, может на три. Там еще глубже было, но он ногами зацепился, притормозил. Выдержал так пару часов, потом все равно вниз рухнул. Слизь, тряпки какие-то гнилые, вонь такая, чуть желудок не выпрыгнул наружу.

И все. Так он и сидел неизвестно сколько — неделю, месяц, два месяца. Думал, что умер давно, а все это ему только грезится. Наверное, сходил с ума, мультики смотрел, как наяву… страшные мультики, таких на самом деле не бывает. Но потом опять наступало утро, оно для него обозначалось рваной белой дыркой над головой, которая была как обычная белая бумага, даже не белая, а серая скорее, и света она не давала нисколько. Он ел что-то, что падало иногда в яму, живность всякая… сейчас даже вспомнить не может, что именно. Не хочет. И был еще такой момент, как в одном рассказе Эдгара По… Дожди шли часто, и вода скапливалась на дне — вернее, она там всегда была, никуда не уходила, а только прибывала. Каждый день ее уровень хоть немного, но поднимался, это был тот самый маятник, который отсчитывал Лехины часы и минуты, вот непонятно было только, к лучшему это или наоборот. Смерть, конечно, разом бы все прекратила, и Леха хотел умереть, да. Но только не так.