Триумфальная арка - Эрих Ремарк

— Хорошо держишься, солдат! Я уж думал, ты совсем погиб. А ты вот вернулся. Люблю, когда мои пророчества сбываются.

— Не торопись радоваться, Борис.

— И ты не торопись. Она уже ушла.

— Знаю. Я встретил ее.

— Неужели?

— Да, в «Клош д'Ор».

— Ну и ну… — изумился Морозов. — У судьбы-злодейки всегда сюрпризы про запас. Удивит так удивит!

— Когда ты освободишься, Борис?

— Через несколько минут. Все уже разошлись. Вот только переоденусь. А ты пока что зайди в зал, выпьешь водки за счет заведения.

— Нет. Я подожду здесь.

Морозов испытующе посмотрел на него.

— Как ты себя чувствуешь?

— Скверно.

— Разве ты ждал другого?

— Всегда ждешь чего-то другого. Пойди переоденься.

Равик прислонился к стене. Рядом с ним старая цветочница складывала в корзину нераспроданные цветы. Хотя это и было глупо, но Равику захотелось, чтобы она предложила ему букет. Неужели по его лицу видно, что цветы ему сейчас ни к чему? Он посмотрел вдоль улицы. Кое-где в окнах еще горел свет. Медленно проезжали такси… Чего он ждал? Он все предвидел заранее. Он не ждал лишь того, что Жоан опередит его. А почему бы и нет? Всегда прав тот, кто наносит удар первым!

Из «Шехерезады» вышли кельнеры. Ночью они были кавказцами в длинных красных черкесках и высоких мягких сапогах. На рассвете это были просто усталые люди. Они шли домой в своем обычном платье, которое выглядело на них очень странно после ночного маскарада. Морозов вышел последним.

— Куда пойдем? — спросил он.

— Сегодня я уже везде побывал.

— Тогда пойдем в отель, сыграем в шахматы.

— Что ты сказал?

— Сыграем в шахматы. Есть такая игра с деревянными фигурками. Она и отвлекает и заставляет сосредоточиться.

— Хорошо, — сказал Равик. — Давай сыграем.

Он проснулся и сразу же почувствовал, что Жоан находится в комнате. Было еще темно, и он не мог ее видеть, но знал, что она здесь. Комната стала иной. Окно стало иным, воздух стал иным, и он стал иным.

— Перестань дурачиться! — сказал он. — Включи свет и подойди ко мне.

Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.

— Жоан, — сказал он. — Не будем играть в прятки.

— Не стоит, — тихо ответила она.

— Тогда иди ко мне.

— Ты знал, что я приду.

— Не мог я этого знать.

— Дверь не была заперта.

— Она почти никогда не бывает заперта.

Она с минуту помолчала.

— Я думала, ты еще не вернулся, — сказала она наконец. — Я только хотела… Думала, ты сидишь где-нибудь и пьешь.

— Я тоже думал, что так будет. Но вместо этого я играл в шахматы.

— Что ты делал?

— Играл в шахматы. С Морозовым. Внизу, в комнате, похожей на аквариум без воды.

— Шахматы! — она отошла от двери. — Шахматы! Как же так?.. Разве можно играть в шахматы, когда?..

— Я бы и сам не поверил, но, оказывается, можно. И совсем не плохо получается. Мне даже удалось выиграть одну партию.

— Ты самый холодный, самый бессердечный…

— Жоан, не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.

— Я и не думаю устраивать тебе сцен. Я безумно несчастна.

— Хорошо. Не будем говорить об этом. Сцены уместны, когда люди не очень несчастны. Я был знаком с одним человеком, который сразу после смерти своей жены заперся у себя в комнате и просидел там до самых похорон, решая шахматные задачи. Его сочли бессердечным, но я знаю, что свою жену он любил больше всего на свете. Просто он ничего лучшего не мог придумать. День и ночь решал шахматные задачи, чтобы хоть как-то забыться.

Жоан стояла теперь посредине комнаты.

— Значит, поэтому ты и играл в шахматы, Равик?

— Нет. Я же рассказал тебе о другом человеке. А я спал, когда ты пришла.

— Да, ты спал! Ты еще можешь спать!

Равик привстал на постели.

— Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал двое суток. Его теща была вне себя. Она не понимала, что можно делать самые, казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть при этом совершенно безутешным. Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным — и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен. Что же тут непонятного?

Внезапно раздался грохот и звон: Жоан схватила вазу и швырнула ее на пол.

— Спасибо, — сказал Равик. — Я терпеть не мог этой штуки. Смотри не поранься осколками. Она расшвыряла осколки ногой.

— Равик, — сказала она. — Зачем ты говоришь мне все это?

— Действительно, — ответил он. — Зачем? Вероятно, подбадриваю самого себя. Тебе не кажется?

Она порывисто повернулась к нему.

— Похоже, что так. Но у тебя никак не поймешь, когда ты серьезен, а когда шутишь.

Осторожно пройдя по усеянному осколками полу, Жоан села на кровать. Теперь, при свете занимающегося утра, он мог отчетливо разглядеть ее лицо. И удивительное дело: оно нисколько не казалось усталым, напротив, оно было молодым, ясным и сосредоточенным. На ней был новый плащ и уже не то платье, в каком он видел ее в «Клош д'Ор».

— Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, — сказала она.

— Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я рассчитывал. Я не мог приехать раньше.

— Почему ты ни разу не написал?

— А что бы от этого изменилось?

Она отвела взгляд в сторону.

— Все-таки было бы лучше.

— Лучше всего было бы вообще не возвращаться. Однако я не могу жить ни в какой другой стране, кроме Франции, ни в каком другом городе, кроме Парижа. Швейцария слишком мала, в других странах — фашисты.

— Но ведь здесь… полиция.

— У полиции сейчас так же много или, если угодно, так же мало шансов схватить меня, как и прежде. В последний раз мне просто не повезло. Не будем больше говорить об этом.

Он взял сигареты со стола около кровати. Это был удобный, средних размеров стол, с книгами, сигаретами и всякой мелочью. Равик не выносил ночных столиков с резными ножками и столешницами из поддельного мрамора, какие встречаются почти в каждом отеле.

— Дай и мне сигарету, — попросила Жоан.

— Ты не хочешь выпить?

— Хочу. Не вставай. Принесу сама.

Она нашла бутылку и налила две рюмки — ему и себе. Когда она пила, плащ соскользнул с ее плеч, и в свете редеющих утренних сумерек Равик увидел, что на ней то самое платье, которое он подарил ей перед поездкой в Антиб. Зачем она его надела, это единственное платье, которое он ей купил? Единственное? Он никогда над этим не задумывался. И сейчас он тоже не хотел думать об этом.

— Когда я увидела тебя, Равик… так неожиданно… — сказала она, — я ни о чем другом не могла думать. Просто не могла. А когда ты ушел — испугалась, что никогда больше не увижу тебя. Сначала ждала — а вдруг ты вернешься в «Клош д'Ор». Мне казалось, ты вернешься. Почему ты не вернулся?

— А к чему было возвращаться?

— Я пошла бы с тобой.

Он знал, что она сказала неправду, но не хотел думать об этом. Он вообще не хотел теперь ни о чем думать. Раньше он бы не поверил, что ее приход успокоит его. Он не понимал, зачем она пришла и чего хотела. Но неожиданно он почувствовал какое-то странное, глубокое успокоение. Она была здесь, и этого было достаточно. Что же это такое? — подумал он. — Неужели я снова теряю самообладание, снова погружаюсь во мрак и попадаю под власть воображения? Опять в висках стучит кровь, опять на меня надвигается опасность?

— Мне казалось, ты хочешь уйти от меня, — сказала Жоан. — Да ты и хотел! Скажи правду. Равик молчал.

Она смотрела на него, ожидая ответа.

— Я это знала! Знала! — повторяла она с глубокой убежденностью.

— Дай мне еще рюмку кальвадоса.

— А это кальвадос?

— Да. Разве ты не заметила?

— Нет.

Наливая рюмки, она положила руку ему на грудь, и он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать. Она взяла свою рюмку и выпила ее.

— Да, это действительно кальвадос.

Она снова взглянула на него.

— Хорошо, что я пришла. Знала, что это будет хорошо.

Стало еще светлее. Послышался тихий скрип ставен. Поднялся утренний ветерок.

— Ведь правда хорошо, что я пришла? — спросил она.

— Не знаю, Жоан.

Она склонилась над ним.

— Нет, знаешь. Должен знать.

Он видел над собой лицо Жоан, ее волосы касались его плеч. Знакомая картина, подумал Равик, бесконечно чужая и близкая, всегда одна и та же и всегда новая. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится, видел, что она небрежно накрасилась — к верхней губе прилипли кусочки помады. Он смотрел на ее лицо, заслонившее весь мир, вглядывался в него и понимал, что только фантазия влюбленного может найти в нем так много таинственного. Он знал — есть более прекрасные лица, более умные и чистые, но он знал также, что нет на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. И разве не он сам наделил его этой властью?