Золотые копи и россыпи самоцветов (История Аббасидской династии 749-947 гг) - Абу-л-Хасан ал-Масуди

тебя спасения.Ты принесла то, что страшит, и ты не пристрастна.Словно напала ты на седину мою,Как седина напала на мою юность[753].

И он сказал:

Совсем забыл я о смерти.Словно не нашел ни одного смертного.Разве смерть не предел всему живущему?Отчего же я не предвижу того, что проходит[754].

И он сказал:

Укрыли тебя молчаливые могилы,И тихо оплакала тебя живущая.Она говорила о костях Тлеющих и об образах упокоенных [людей].Она показала тебе могилу твою [среди] могил.А ты живой, [еще] не умер[755].

И он сказал:

Строящий дом, чтобы жить в сени его,Поселился в могилах, а в доме не жил[756].

/370/ Рассказывал Исхак б. Ибрахим ал-Маусили[757]. Он сказал: Однажды я пел у ар-Рашида. Он развеселился от пения моего и сказал: «Не уходи». И я продолжал петь ему, пока он [не] заснул. [Тогда] я замолчал, положил лютню [к себе] на колени и сел на свое место. Вдруг [появился] ясноликий, со стройным станом юноша, в коротком шелковом [кафтане], красивый собой. Он вышел, поздоровался и сел. Я принялся дивиться его приходу в такой час в это место без разрешения. Потом я сказал в душе своей: «Может быть, это один из сыновей ар-Рашида, кого мы не знаем и кого [прежде] не видели». И [юноша] протянул руку к лютне, взял ее, положил к себе на колени и провел по ней рукой. Я увидел, что он делает это наилучшим образом. Потом [юноша] настроил лютню не известным мне манером и ударил [по струнам], [и клянусь], не слышало ухо мое более красивой мелодии, и принялся петь:

Лечите меня, прежде чем мы расстанемся.И пои же меня напитком чистым, прозрачным.Ведь свет утра почти обесчестил [ночную] тьму,И рубаха ночи почти разорвана.

Потом он положил лютню [к себе] на колени и сказал: «Эй, та-кой-сякой[758], если запоешь, то пой вот так». Затем он вышел. [Тогда] я сказал хаджибу: «Что это за молодец, который только что вышел?» И он ответил: «Сюда никто не входил, и [отсюда] никто не выходил». Я сказал: «Отсюда только что вышел такой-то и такой-то молодец». Он сказал: «Нет, клянусь Аллахом, никто не входил и не выходил». И я остался в удивлении и вернулся к своему месту. Проснулся ар-Рашид и сказал: «В чем дело?» И я рассказал ему эту историю. Он удивился и сказал: «Ты встретился с шайтаном». Потом сказал: «Повтори для меня напев». И я повторил это для него. [Тогда ар-Рашид] сильно развеселился и приказал [выдать] мне награду, и я ушел.

И рассказывал Ибрахим ал-Маусили. Он сказал: Однажды ар-Рашид собрал певцов. Среди знаменитых музыкантов не осталось никого, кто бы ни пришел, и я был среди них. С нами пришел Мискин ал-Мадани, известный как Абу Садака[759]. Он был знающим ритм, естественным и искусным музыкантом, приятным в общении, порывистым. И ар-Рашид, на которого подействовало вино, предложил напев, и смотритель занавеса[760] велел Ибн Джами'[761] спеть его. Он выполнил [это], но [ар-Рашид] не развеселился. Затем он так же поступил с несколькими из тех, кто пришел [к нему], но никто его не расшевелил. Тогда сказал смотритель занавеса /371/ Мискину ал-Мадани: «Приказывает тебе Повелитель Верующих: «Если хорошо [знаешь] этот напев, то исполни его». Сказал Ибрахим: И [Мискин] начал и спел. Все мы замолкли, удивленные смелости ему подобного исполнять в нашем присутствии напев, который мы не смогли [исполнить] по желанию халифа. Сказал Ибрахим: Когда он закончил [петь], я услышал, как ар-Рашид говорит громким голосом: «О Мискин, повтори его». И он повторил напев с силой и живостью, вложив в него сердце свое, и совершенно в этом преуспел. [Тогда] сказал ар-Рашид: «Ты хорошо [спел], клянусь Аллахом, Мискин, [пение тебе] удалось». И занавес между нами и между [халифом] был поднят. Сказал Мискин: «О Повелитель Верующих! С этим напевом [связана] удивительная история». Он сказал: «А какова она?» Он сказал: «Я был рабом-портным у одного [человека] из рода аз-Зубайра[762], и господин мой имел с меня оброк[763] — каждый день я платил ему два дирхама. Заплатив оброк, я мог [остальное] тратить на свои нужды. Я был очарован пением, любил его. Однажды я сшил рубашку одному алиду, и он заплатил мне два дирхама. Я пообедал у него, и он налил мне несколько стаканчиков. Выйдя [от него] навеселе, я повстречал [какую-то] чернокожую с кувшином на плече. Она пела. Этот напев заставил меня забыть обо всем важном и обо всякой потребности. [Тогда] я сказал: «[Клянусь] господином этой могилы и минбара[764], научи меня этому напеву». Она [сказала: «[Клянусь] господином этой могилы и минбара, я не научу тебя этому напеву, разве что за два дирхама». [Тогда] я, [клянусь] Аллахом, о Повелитель Верующих, достал два дирхама и отдал их. И чернокожая сняла кувшин с плеча и принялась петь, и повторяла [напев], пока он не запечатлелся и груди моей. Затем я ушел к господину моему, и он сказал мне: «Давай сюда твой оброк». И я сказал: «Было то-то и то-то». [Тогда] он сказал: «Ах ты, сын зловонной! Разве я не предупреждал, что не приму от тебя извинения [даже] за разломанное зернышко?» И он повалил меня и нанес пятьдесят ударов пальмовыми ветвями, да так, что больнее и не бывает. [Потом] он обрил мне голову и бороду. И я, о Повелитель Верующих, спал наихудшим образом и позабыл напев из-за того, что со мной случилось. Встав, я пошел на то место, где повстречал чернокожую и остановился [там] и замешательстве, не зная ни ее имени, ни дома. Вдруг я увидел, что она идет. Я позабыл обо всем, что со мной случилось, подбежал к ней и она сказала: «[Уж не] забыл ли [ты] напев, [клянусь] Господом Каабы?» И я сказал: «Именно так, как ты говоришь». И рассказал ей о том, [за что] мне обрили голову и бороду. [Тогда] она сказала: «[Клянусь] могилой и тем, кто в ней, я снова научу тебя напеву только лишь за два дирхама». И я вынул свои ножницы, и заложил их за два дирхама и отдал их [чернокожей]. /372/ Тогда она сняла кувшин с головы, принялась [петь] и пропела [весь] напев]. Потом она сказала: «Вижу, словно ты взял за четыре дирхама четыре тысячи динаров от халифа». Затем она [снова] стала петь, отстукивая такт на своем кувшине. И продолжала повторять, пока не утвердилась [мелодия] в груди моей. Потом она ушла. Я же в страхе отправился