В доме коммерции советника (дореволюц. издание) - Евгения Марлитт

ХXV.

За этимъ ужаснымъ днемъ послѣдовала тяжелая безсонная ночь, полная страха, горя и отчаянія.

Никто не думалъ ложиться спать; во всѣхъ комнатахъ горѣли лампы, прислуга безъ всякой цѣли ходила на цыпочкахъ по длиннымъ коридорамъ, не переставая шептаться, и всѣ ожидали, что вотъ наконецъ скрипнетъ дверь и на порогѣ появится хозяинъ дома. Однако ночь прошла, въ окнахъ свѣтилась занимавшаяся, утреннея заря, а совѣтника все еще не было.

Яркій лучъ, озарившій виллу Баумгартенъ, предвѣщалъ теплый и ясный день; онъ робко пробрался сквозь разбитыя стекла въ музыкальный салонъ, освѣтилъ валявшіеся остатки вчерашняго убранства, въ видѣ лоскутьевъ пунцоваго бархата, розоваго крепа и зеленыхъ измятыхъ тропическихъ растеній и ярко отражался въ серебристыхъ осколкахъ громаднаго зеркала. Какой ужасный хаосъ!

Одинъ ударъ разрушилъ всѣ грандіозныя затѣи и обратилъ въ прахъ всю роскошь и богатство расточительнаго совѣтника фонъ Ремера.

Можетъ быть, сегодня въ первый разъ утренній свѣтъ проникалъ съ такою свободою въ аристократическіе покои виллы: всѣ ставни были отперты, всѣ сторы подняты, ничто не мѣшало ему безпрекословно посѣтить всѣ комнаты, не исключая даже и великолѣпной спальни, съ пунцовыми шелковыми драпировками и съ рѣзною, покрытою кружевами кроватью, на высокой эстрадѣ.

Золотые лучи его имѣли полное право отражаться въ брильянтахъ, все еще украшавшихъ пышные локоны президентши, за которой тяжело волочился желтый штофный [17] шлейфъ, когда она шатаясь проходила по длинному ряду комнатъ, съ ужасомъ поглядывая на изломанную мебель и разбитыя статуи.

Тюлевый шарфъ, всегда такъ тщательно скрывавшій нижнюю часть ея подбородка, теперь развязался и выставилъ на показъ морщинистую, костлявую шею. Да, старость брала свое, ей было уже много лѣтъ, но дряхлая голова ея была еще способна исключительно думать о томъ: – кто будетъ наслѣдникомъ Морица?

Сама она не имѣла ни малѣйшаго права на имущество внезапно погибшаго, ей не принадлежала даже кровать, на которой она спала, ни посуда, изъ которой она ѣла. Ей было хорошо извѣстно, что у совѣтника не было родственниковъ того же имени, онъ только изрѣдка говорилъ объ одной бѣдной сестрѣ своей покойной матери, которой иногда посылалъ денежное вспомоществованіе. Возможно-ли, что-бъ эта женщина сдѣлалась его наслѣдницею? Подобная мысль ужасала пожилую даму. Неужели жена какого нибудь писаря, ничтожная бѣлошвейка должна была захватить все громадное богатство совѣтника, а президентша Урахъ, привыкшая къ роскоши, комфорту, блестящимъ экипажамъ, изысканнымъ обѣдамъ и ливрейной прислугѣ, принуждена будетъ снова вызвать на свѣтъ Божій старую, полинялую мебель, давно поставленную на чердакъ, и помѣститься въ небольшой квартиркѣ, безъ конюшни и безъ богатой обстановки, потому что она и ея обѣ внучки не были близкими родственниками милліонера Ремера, умершаго безъ завѣщанія.

Мужчины, пріѣхавшіе на пиршество дѣвичника, сидѣли у президентши далеко за полночь, и хотя никто изъ нихъ не касался этого щекотливаго вопроса, но тѣмъ не менѣе все таки слышались мимолетныя замѣчанія о тяжелыхъ послѣдствіяхъ, неизбѣжныхъ послѣ такой ужасной катастрофы, такъ какъ совѣтникъ всѣ свои документы, книги и цѣнные билеты хранилъ въ башнѣ, а всѣ знали, что отъ пожара не уцѣлѣла ни одна бумажка. Положимъ даже, что весь наличный капиталъ безслѣдно пропалъ, но вѣдь пожилой дамѣ оставалась еще земля, оцѣненная въ нѣсколько сотъ тысячъ; подъ крѣпкими, каменными сводами хранилось не мало серебра, въ конюшняхъ стояли дорогіе кони, въ домѣ богатая мебель и картины знаменитѣйшихъ мастеровъ. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы обезпечить жизнь избалованной старушки и упрочить за нею существованіе, полное роскоши и богатства, если-бы она въ состояніи была доказать, что мѣщанская кровь совѣтника течетъ тоже и въ ея жилахъ.

Словоохотливые гости не забывали тоже говорить о внучкѣ мельника, лежавшей теперь на верху въ Генріэттиной комнатѣ; каждый зналъ, что все ея состояніе хранилось опекуномъ въ башнѣ, за крѣпкими стѣнками желѣзнаго шкафа.

Президентша такъ предалась отчаянію и горю, что почти не обращала вниманія на эти разговоры: какое ей было дѣло до денегъ мельника? Между тѣмъ Флора, не смотря на хладнокровіе съ которымъ она относилась къ потрясающему событію, съ злобнымъ чувствомъ перечисляла всѣ случайности, которымъ подвергалась младшая сестра, послѣ потери всѣхъ денежныхъ документовъ.

На ея красивомъ лицѣ отражалась злость, когда она, въ десятомъ часу утра, спускалась съ лѣстницы бельэтажа. Она, всѣми прославляемая, всѣми уважаемая красавица, умъ и здравыя сужденія которой такъ высоко всегда цѣнились, должна была теперь унижать свое достоинство и играть жалкую роль лишней въ комнатѣ больной.

Возлѣ кровати, на которой лежала Кети, сидѣла еле живая Генріэтта, съ поджатыми подъ себя ногами и новая сестра милосердія – тетушка Діаконусъ. Впрочемъ старушка волею-неволею должна была искать убѣжища въ виллѣ, потому что въ ея уютномъ домикѣ отъ сильнаго взрыва провалились всѣ трубы, на стѣнахъ образовались трещины, изъ оконъ выпали рамы и всѣ двери сорвались съ петлей. Подруга тетушки, недавно къ ней переѣхавшая, перебралась вмѣстѣ съ кухаркою на мельницу къ Сусаннѣ, а къ разрушенному домику были приставлены два сторожа.

Кромѣ тетушки и Генріэтты, у изголовья больной помѣстился еще докторъ, такъ что для Флоры не нашлось свободнаго мѣста въ комнатѣ. Да и гордой красавицѣ непріятно было смотрѣть на поведеніе старухи, которая такъ ужасно безпокоилась о безопасной ранѣ на Кетиномъ лбу, точно это было самое важное послѣдствіе случившагося несчастія. Докторъ тоже озабоченно смотрѣлъ на больную и поминутно вставалъ, чтобы мѣнять компрессъ на ея лбу. У Флоры не хватало терпѣнія хладнокровно смотрѣть, какими нѣжностями и заботами окружали эту коренастую дѣвушку съ крѣпкими нервами и здоровымъ тѣлосложеніемъ простаго дровосѣка.

Утомившись неумолкаемой болтовней и рѣшивъ, что сегодня ей не съ кѣмъ серьезно поговорить, прекрасная невѣста въ сильномъ раздраженіи спустилась въ нижній этажъ, надѣясь отдохнуть тамъ въ своей уединенной комнатѣ.

Снявъ воздушный, тюлевый нарядъ, она облачилась въ бѣлый кашемировый капотъ греческаго фасона и прилегла отдохнуть на красную отоманку.

Бывшій рабочій кабинетъ Флоры находился теперь въ плачевномъ состояніи: черный, рѣзной столъ стоялъ въ углу пустой и запыленный, почти всѣ книги были сняты съ полокъ и лежали въ большихъ ящикахъ, нагроможденныхъ посреди комнаты, на полу валялись черные и бѣлые куски мрамора – осколки статуй и бюстовъ, и все это освѣщалось слабымъ огнемъ едва мерцавшей лампы, съ чернымъ, закоптѣвшимъ стекломъ.

Впрочемъ Флора не долго оставалась одна и съ первыми проблесками наступившаго дня послала въ бель этажъ и приказала просить къ себѣ доктора. Услышавъ его твердые шаги, громко раздававшіеся по корридору, она торопливымъ движеніемъ поправила мелкіе локончики, упрямо торчащіе изъ подъ кружевъ утренняго чепца, еще глубже прижала блѣдное, взволнованное лицо къ краснымъ, шелковымъ подушкамъ и установила сверкавшіе глаза на дверь, черезъ которую онъ долженъ былъ войдти.

При появленіи Брука, молодая женщина невольно привстала, потому что ее испугало суровое выраженіе его лица; ей даже показалось, что къ ней вошелъ незнакомый мужчина.

– Я очень дурно себя чувствую, Лео, – сказала она тихимъ голосомъ, не сводя глазъ съ его лица. – У меня сильный жаръ; можетъ быть это послѣдствіе испуга, во всякомъ случаѣ скверно и то, что я промочила ноги, это развило во мнѣ лихорадку.

Во время того, какъ Флора говорила, докторъ пытливо посмотрѣлъ на ея черты, и при этомъ взглядѣ вся кровь ея бурно закипѣла.

– Берегись, Брукъ! – продолжала она сдержаннымъ голосомъ, но грудь ея высоко поднималась отъ порывистаго дыханія и на мраморно-бѣломъ лбу показались двѣ глубокія морщинки.

– Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ я терпѣливо переношу одиночество, убѣдившись, что для тебя нѣтъ ничего на свѣтѣ дороже твоей практики. Я предвижу даже и то, что и на будущее время участь моя не измѣнится; но это нисколько не пугаетъ меня: – такая преданность своему призванію возвышаетъ въ моихъ глазахъ человѣка, имя котораго я буду носить! Но я рѣшительно протестую противъ всякаго пренебреженія, когда я сама нуждаюсь въ твоей медицинской помощи. Безспорно, мы всѣ потерпѣли отъ ужасной катастрофы, но на мою долю пришлась еще тяжелая обязанность поддерживать полусумасшедшую бабушку и безпомощную Генріэтту, а это не легко! А между тѣмъ тебѣ и въ голову не пришло спросить меня, какъ подѣйствовало на меня это несчастіе?

– Я не спросилъ тебя потому, что знаю до какой степени у тебя крѣпки нервы и что каждое душевное потрясеніе контролируется у тебя разсудкомъ. Мнѣ достаточно было одного взгляда, чтобы убѣдиться, какъ мало ты физически пострадала.