Очерки истории чумы (фрагменты) - Михаил Супотницкий

Помимо оцепления всего Харбина, Московский чумной пункт, обнесенный на протяжении 2–2,5 верст забором, имел свое оцепление. У 4-х ворот стояли по 2 часовых, которые требовали от всякого въезжающего на пункт и выезжающего с пункта — предъявить пропуск. Их выдачей ведало противочумное бюро и комендант пункта.

Обсервационные вагоны имели, кроме того, свое оцепление. Сначала оно было общим для всех вагонов, но после обнаружения побегов китайцев из вагонов обсервации (с ноября по апрель бежало 536 человек), оцепление было снято и каждому солдату было поручено наблюдение за несколькими вагонами (3–4 вагона).

По сведениям, полученным от китайцев, они с обсервации пропускались русскими санитарами за плату полтора рубля с человека.

После выставления часовых, количество побегов резко уменьшилось. На ночь вагоны запирались на замок. Переходить из вагона в вагон воспрещалось. В вагоне ставились параши, но китайцы предпочитали отворять дверь вагона и мочиться в щелку на улицу, отчего на вагонах нависли сосульки, чуть ли не в 0,5 аршина толщиной. Их приходилось потом срубать. За большой нуждой они стучали в дверь, часовой, слыша этот стук, свистел так называемому «выводу» (их было тоже несколько); свистеть и стучать иногда приходилось долго, и случалось, что когда выводной отворял дверь вагона и звал «стучащего», то надобности в нем уже не оказывалось. Ретирады были устроены тут же, в 10 шагах от вагонов; на земле были поставлены деревянные стойки и обиты железом, с двумя ходами внутрь, где стоял рундук на 4 персоны.

По утрам китайцы стучали в дверь, все вместе и гуськом толпились у двух входов, строго соблюдая очередь. Когда на обсервации находилось до 2 тыс. человек, ретирадов утром не хватало, ждать очередь приходилось слишком долго и тогда они вагонными группами бежали шагов на 50 от вагонов и рассаживались на снежной равнине. В это время другая группа из соседнего вагона, окончившая наскоро отправление нужды, термометрировалась.

Обсервационным пунктом заведовали до 10 декабря С.И. Петин, до 1 января С.Н. Предтеченский, с 1 по 18 января В.М. Михель, затем Г.И. Малов.

Изоляционный пункт. Изоляции подвергали всех температурящих больных, у которых диагноз чумы еще не был подтвержден бактерио-скопически, а также тех лиц, которые находились с больным чумой в тесном контакте (например, жили с ним в одной комнате).

С переводом чумного пункта в Московские казармы, под «изоляцию» отвели вторую половину чумного барака № 9. Она состояла из 3 комнат: одна с нарами на 75 человек, предназначавшаяся для слабой (широкой, массовой) изоляции; вторая, тоже с нарами на 20 человек, для более строгой изоляции; третья, маленькая комната на 2 кровати, предназначалась для самой строгой изоляции. Ход в эту комнату вел через дежурную комнату санитаров, в которой должны были производиться переодевание и дезинфекция медицинского персонала.

Но все это только «предназначалось», на самом деле все категории изоляции в начале эпидемии очутились в положении, как раз обратном, и вот как это случилось.

В начале декабря «в самую строгую» изоляцию первым был помещен неизвестный китаец, доставленный в бессознательном состоянии, который, прожив здесь около 20 часов, умер. Вскрытие показало, что

он оказался отравленным. Второй случай: со станции Шуанченпу был доставлен больной в бессознательном состоянии. На третий день он пришел в сознание и объяснил, что принял какое-то лекарство.

Когда он уже поправлялся, в одну комнату с ним, «в самую строгую изоляцию», был помещен уже поправляющийся тифозный больной. Кроме того, стены этих палат содержали такие щели, что из одной комнаты прекрасно можно было видеть содержимое другой.

В изоляцию отправляли больных первое время помимо врачей, лица, не принадлежащие к медицинскому персоналу, например, сотрудники полиции. Вследствие иного понимания жандармами значения слов: «подозрительный» и «изоляция» (да еще при существовании их категорий), получилось то, что в изоляционных комнатах находились одновременно и явно чумные, которые умирали иногда спустя 3–4 часа, и оспенные, и больные водянкой, и даже лица с проломленными головами и в алкогольном делирии.

В конце декабря в эту палату, за недостатком помещений, было свезено 40 человек заведомо чумных, преимущественно с завода Врублевского, которые умерли в течение 3 дней. Остался живым каким-то чудом один китаец. Вот почему так скоро изоляционная палата превратилась в филиальное отделение чумного барака, которую низший медицинский персонал окрестил своим именем «морильня».

В разгар эпидемии, когда не было места в чумном бараке и чумных помещали и изоляционную палату, она представляла жуткое зрелище: нары, пол и панели стен были красны от плевков и сукровицы умирающих людей. В январе палата № 1 была дезинфицирована и стала изображать из себя фактически строгую изоляцию: больные помещались сюда со строгой группировкой и уже не только по данным участкового персонала, но и по наблюдениям персонала изоляционного пункта.

По прибытии больного у него же бралась мокрота и бактериоско-пически исследовалась на чуму. В положительном случае больной немедленно переводился в чумный барак, и, наоборот, при отсутствии показаний на чуму и понижения температуры, его переводили из палаты № 1 в палату № 2, где помещались «менее подозрительные», т.е. бывшие в тесном общении с больными чумой и сидящие здесь, как бы на строгой обсервации.

В палате № 1 помещались и подозрительные по чуме, доставленные из вагонов обсервации, а также туда переводились из барака № 2 лица, дававшие основания подозревать у них чуму.

Кроме половины барака № 9 в целях изоляции с декабря использовался барак № 37, который имел 8 отдельных „палат» с нарами, каждая человек на 50. Пол барака земляной, а внешний вид говорил о том, что здесь когда-то были конюшни. Сюда помещались китайцы, подлежащие изоляции большими партиями. В одну и ту же палату китайцы из разных мест не помещались, поэтому были случаи, когда в одной из палат находилось семейство в 2 человека, а в соседней палате в то же время находилось 30–40 человек, взятых из одной фанзы деревни Модягоу.

В изоляции здоровые выдерживались 5 суток. Ежедневно утром и вечером все изолируемые термометрировались. При повышенной температуре для исследования на чуму брали мокроту. Это делали следующим образом. Фельдшер давал в руки температурящего лист белой бумаги и просил его кашлять и плевать на него; а затем брал мокроту тампоном Блюменталевской пробирки. Как только у кого-либо из изолированных повышалась температура, появлялась характерная ржавая мокрота, дававшая при бактериоскопическом исследовании на чуму положительный результат, его немедленно переводили в чумный барак. Лиц, бывших вместе с ним, переводили в одну из свободных палат этого барака. Иногда такая палата ограничивалась одним заболевавшим из 20–30 изолированных, а бывали случаи, что с промежутками в день-два заболевали по 3–4 человека. Все ритуалы с изоляционными больными на чумном пункте были те же, что и с явно чумными, так как вообще изоляция считалась здесь преддверием чумного барака.

Первое время в изоляционном бараке был особый персонал, но впоследствии, когда в разгар эпидемии среди изолируемых большинство оказывалось чумными, персонал изоляционного барака слился с чумным в одну корпорацию, состав которой был следующий: один врач, четыре фельдшера, одна сестра милосердия, 14 русских санитаров и 49 санитаров китайцев.

При этой новой организации было учреждено 3-часовое суточное дежурство старших санитаров. Одновременно дежурили по 3 часа в чумной больнице: один русский санитар, четыре санитара-китайца; в изоляции: один русский санитар и два санитара-китайца. Эти дежурные выполняли чисто черную работу, клинические наблюдения делались, как лично его заведующим, врачом П.Б. Хавкиным, так и через фельдшеров и сестер (рис. 57).

Защитой персонала были: халаты с капюшонами, боты, резиновые перчатки (у китайцев брезентовые рукавицы) и респираторы, которые заготовлялись сестрой в больших количествах следующим образом: бралось один аршин обыкновенной медицинской марли, в середину вкладывался величиной с ладонь слой ваты, который закрывался по длине марли с обеих сторон. Концы марли разрывались пополам, отчего по длине респиратора образовалось 4 конца. Когда респиратор в таком готовом виде надевался (предварительно они все стерилизовались) на лицо, закрывая нос, рот и подбородок, то 2 нижних конца, идущие с обеих сторон подбородка, шли вертикально и завязывались на маковке головы, а два верхних конца, идущие от глаз и носа, шли горизонтально и завязывались на затылке. Только при таком устройстве и способе ношения респираторы никогда не сползали и не сваливались.

57. Врач П.Б. Хавкин и сестра милосердия А. Снежкова в изоляционном пункте