Порт-Артур. Том 2 - Александр Степанов

– Ни в какой мере, ваше превосходительство! Незваный гость хуже татарина, по вашей русской пословице, а я как раз и принадлежу к числу таковых.

– Не имеете ли каких-либо пожеланий? Все возможное мною будет исполнено с величайшей радостью!

– Я тронут любезностью вашего превосходительства!

Единственно, о чем я осмеливаюсь просить, – это о разрешении мне принять ванну и переодеться. Нельзя ли приобрести хотя бы плохонький костюм? Иначе боюсь, что в моем рубище я всех перепугаю, когда попаду в царство теней.

– Немедленно распоряжусь о том и другом.

Танака поблагодарил его поклоном.

– Увести подсудимых, за исключением его превосходительства, – распорядился Костенко.

Уже пришедшую в себя Риву и Куинсан вывели конвойные.

– Я сейчас разыщу Андрюшу и все сообщу ему, – успел предупредить Звонарев Риву.

Варя издали сердито наблюдала за происходящим.

– Не беспокойтесь. Петр Ерофеич сумеет защитить вашу… приятельницу лучше любого из ее многочисленных друзей. Прощайте, неблагодарный, – проговорила Варя и направилась к выходу.

– Ах, да! Я и забыл поблагодарить вас за хлопоты!

– Ваши благодарности можете оставить при себе.

В соседней с залом заседания комнате в ожидании выхода Танаки из ванной, где его мыл один из вестовых, сидели Костенко, Вамензон и Страшников.

– Танаку я знаю лет десять, с тех пор как он был еще майором во Владивостоке. Общительный, тактичный, он был принят во многих домах, особенно военных и морских. Считался ярым русофилом. Бывал в Питере и Москве. Незадолго до начала войны он был отозван в Японию. Перед отъездом его чествовали в военном собрании, поднесли даже на память альбом с фотографиями. И вдруг такая неожиданная и неприятная встреча! – развел руками Костенко.

– На суде он держался прекрасно, – заметил Вамензон.

Появление японца, чисто вымытого, выбритого, в хорошем суконном костюме, прервало их разговор.

– С легким паром, ваше превосходительство, – приветствовал его Костенко.

– Не знаю, как мне и благодарить ваше превосходительство за вашу любезность. Я столько месяцев был принужден вести скотский образ жизни, что испытал поистине райское блаженство, моясь в ванне.

– Разрешите предложить вам ужин в нашей скромной компании?

– Сочту для себя за высокую честь разделить вашу трапезу.

Страшников отправился отдать нужные распоряжения. Вскоре был накрыт стол на четыре персоны, появились закуски, хлопнули пробки, завязалась оживленная беседа, и только стоящий у входной двери часовой с винтовкой нарушал эту мирную картину.

После ужина Костенко лично отвез в экипаже японца на главную гауптвахту, при этом их сопровождал эскорт из конных жандармов, но трудно было понять, то ли ок конвоировал арестованных, то ли составлял почетную охрану.

Караульный начальник штабс-капитан Чиж, до которого уже дошли сведения о японском генерале, встретил осужденного весьма почтительно и отвел ему лучшее по мещение в офицерском отделении. Сдав Танаку, Костенко отправился с докладом на квартиру к Стесселю.

– Так это правда, что пойманный оказался японским генералом? – встретила его Вера Алексеевна.

– Совершенно верно! Я и прибыл, чтобы лично доложить обо всем происшедшем.

– Пройдемте в кабинет, там муж и Рейс.

Костенко подробно рассказал о заседании суда.

– Позвольте вам, ваше превосходительство, представить на конфирмацию приговор, – закончил он свою речь.

Стессель обмакнул было перо, чтобы наложить резолюцию, когда неожиданно вмешалась Вера Алексеевна:

– Как хочешь, Анатоль, а Танаку расстреливать, а тем более вешать нельзя!

– Это почему?

– Какой же ты непонятливый! Он хоть и японский, но асе же генерал. Что же получается – солдаты и вдруг станут казнить генерала! Это же прямой подрыв дисциплины. У них в мыслях не должно быть возможности поднять руку на генерала. А то сегодня они будут расстреливать Танаку, а завтра додумаются бог знает до чего.

– Не назначать же для его расстрела офицеров?

– И не надо.

– Что же, по-твоему, надо делать? Не могу же я его помиловать или выслать к японцам.

– Виктор Александрович, Михаил Николаевич, вы меня понимаете? – обратилась она к Рейсу и Костенко.

– Вполне! – в один голос ответили оба.

– Вот и прекрасно. А тебе, Анатоль, я потом все подробно объясню.

– Что же мне теперь-то делать? – спросил совсем сбитый с толку Стессель.

– Пиши: «Приговор утверждается. В отношении генерала Танаки смертная казнь через повешение заменяется расстрелом», – продиктовала Вера Алексеевна.

В это время в передней раздался звонок, в дверях кабинета показалась робкая фигура худощавого священника.

– Мир дому сему! Разрешите войти, – несмело проговорил он.

– Отец Петр! – узнала Вера Алексеевна. – Милости просим.

Священник вошел, перекрестился на икону в углу и затем отвесил всем поясной поклон.

– Зачем пожаловали, батюшка? – справился Стессель.

– Был я сейчас на главной гауптвахте, хотел напутствовать в лучший мир осужденных. Двое язычников отвергли меня, третья же, иудеянка, не токмо просила отпустить грехи ее заблудшей души, но и выразила желание перейти перед смертью в православие. Поелику стало мне ведомо такое ее желание, решил я предстательствовать перед вами об отложении ее казни.

– Знаем мы этих жидовок! Когда приспичило, так готова любую веру принять, чтобы спастись, – злобно бросила генеральша.

– Я ходатайствую не о смягчении участи сей самаритянки, но об отложении казни на один-два дня, пока она успеет ознакомиться с правилами и догмами православной церкви.

– Мы допустили в суде и так некоторую натяжку, вынеся ей смертный приговор. Она, как несовершеннолетняя, казни не подлежит. Поэтому, я думаю, можно удовлетворить ходатайство его преподобия, – заметил Костенко.

– Это та самая жидовка, что живет в Новом городе, черненькая такая, хорошенькая? – спросил Стессель.

– Вы, ваше превосходительство, обладаете прекрасной памятью, – заметил Рейс.

– Особенно на молоденьких девиц, – сердито добавила Вера Алексеевна.

Наступило минутное молчание. Отец Петр в ожидании смотрел то на Стесселя, то на его жену.

– Вам, батюшка, довольно двух-трех дней? – спросил Рейс.

– Истинно так!

– Я думаю, можно отсрочить казнь. Повесить всегда успеем, – высказала свое мнение генеральша.

– Что же мне писать? – спросил Стессель.

– «Исполнение приговора в отношении осужденной Блюм отложить до восприятия ею святого крещения, дабы она предстала перед престолом всевышнего озаренной светом истинной веры», – продиктовал Костенко.