Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

Проворно, как обезьяна, Дайан вскарабкался на палубу с каната, по которому спускался, чтобы осмотреть корпус.

– Ничего страшного, туан. Всего две-три царапины. Днем при свете я присмотрюсь получше. – Он бросил взгляд в сторону другого корабля и презрительно сплюнул за релинг. – У кого-то не хватило ума как следует поставить на якорь эту ореховую скорлупку!

Запыхавшись, на палубу выскочили снизу Тирта и Иуда:

– Внизу тоже никаких повреждений, туан!

– Все в порядке, туан!

Рахарио прочесал пальцами волосы; его корабль был для него святыней. Его невестой, его спутницей. Его кровным близнецом.

Он посмотрел на другой корабль, который тяжело покачивался на волнах. Без фонаря на палубе и, судя по всему, без команды на борту.

– Темные паруса, туан. И в стороне от портов. – Тирта слегка толкнул его локтем: – Как ты думаешь, чем он гружен?

Старая лихорадка охоты жарко пронеслась по жилам Рахарио. Его рот подрагивал. Он оглядел команду, одного за другим: у каждого в глазах тлел тот же огонь.

– Ну что, давайте посмотрим?

Вокруг него засверкали более или менее полные ряды зубов, он снял урожай одобрительных ухмылок.

В воздухе засвистели веревки, железные крюки цеплялись и сокращали промежуток, наматываясь вокруг мачты и рангоутов. Оба корабля мягко скользили друг к другу, сближаясь бортами. Гибко, как кошки, и беззвучно, как тени, мужчины сменили корабль.

В трюме они ощутили едкий, душный и сладковатый запах, который царапал глотку Рахарио. Так же пахло у китайских складов на лодочном причале. И на Пагода-стрит, неподалеку от храма, к которому он иногда сопровождал Лилавати, когда ей нужно было там помолиться или поучаствовать в одном из множества ритуалов ее веры.

Опиум.

Как драгоценная жемчужина, уложенная в мягкую обивку зеленых холмов, садов и джунглей, лежал Сингапур в море, белый и сверкающий. Жемчужина, на которой все же виднелись изъяны, трещинки и коричневые пятна.

Неимущие моряки бродили по причалу в поиске капитана, который захотел бы нанять их на борт. Обносившиеся оболтусы из Австралии, доставившие сюда кораблями лошадей и поглядывающие, где бы еще заработать или хотя бы развлечься. Смутные фигуры, которые подсыпят вам в шнапс снотворное, ограбят, еще и побьют. Вдоль лодочного причала на южном берегу и на задворках китайского квартала росли как грибы из сырой земли притоны. Как плесень все дальше расползались серой пленкой и рассылали свои споры в душно-жаркий воздух бордели и игорные норы. И опиумные курильни.

Огромными партиями британцы импортировали опиум из Индии. Основная часть отсюда переправлялась в Китай, в другие страны Азии, меньшие количества уходили в Европу и Америку. Но много опиума оставалось и здесь, в Сингапуре, и налоги на него, пошлины за лицензии, которые требовались китайцам для его перепродажи, наполняли казну города. Ни для кого не было тайной, что Сингапур был обязан доходами не столько прилежанию своих граждан, сколько порокам опиума, араки и азартных игр. И не менее широко было известно, что опиум делал тауке еще богаче, а клан Конгси еще могущественнее.

Спрос на опиум был огромный. Богатые китайцы наслаждались им в часы досуга; предложить трубку опиума гостям к чашке благородного чая было само собой разумеющимся выражением гостеприимства и хорошего тона. Но были и бедняки, ремесленники и кули, лодочники речных тонг-кангов и сампанов, для которых опиум был эликсиром жизни, важнее ежедневной миски риса.

Получить опиум можно было дешево. Даже плохо оплачиваемый кули мог себе позволить трубочку в одном из многочисленных опиумных притонов города, и эта доза приносила облегчение его ноющим мускулам, усталым костям в конце длинного, тяжелого рабочего дня. Когда сампаны при сильном волнении бились о бортовые стенки больших кораблей, когда рвались канаты подъемных кранов и тяжелые ящики, тюки и мешки обрушивались на рабочих, опиум помогал им от боли и позволял человеку продолжить работу, несмотря на сломанные кости и раздавленные конечности, чтобы не лишиться платы. Опиум снимал жар и избавлял от дизентерии, зубной боли, от кашля и голода, смягчал побочные явления венерических болезней и якобы помогал даже от укуса змей.

Опиум расслаблял, позволял забыть каторгу дня, тоску по родине и все заботы. Он был бальзамом для измученного тела и одинокой души. Прогнать дракона – так описывалось курение опиума – было дорогой к миру и счастью.

По крайней мере на короткое время, но жизнь кули в Сингапуре и без того была коротка.

В каюте воздух был такой спертый, хоть режь ножом, отягощенный опиумным дымом. Держа в руках длинные бамбуковые трубки для курения опиума, в тусклом свете коптящей лампады на них смотрели остекленевшими глазами два китайца. На их лицах не отразилось никакого импульса, они были слишком опьянены, чтобы обеспокоиться присутствием на борту чужих. Еще трое китайцев лежали на полу в глубоком сне – возможно, и без сознания.

– Бедолаги, – проворчал Дайан.

Рахарио кивнул. Что делали его матросы на суше – пили араку или жевали бетель или, возможно, курили опиум, ему было безразлично; на борту же он требовал от них ясной головы.

Ему самому не требовалось ввергать своих демонов в искусственный сон. Он предпочитал с ними плясать, иногда в объятиях женщины, или остудить их беснование на ветру и в воде.

– Как ты думаешь, что… – начал было Дайан, однако Рахарио прижал палец к губам и прислушался.

Он услышал какие-то звуки. Они исходили снизу, из внутренностей джонки, а потом снова смолкли. Через один-два удара сердца они возобновились.

Звуки были тонкие и жалобные – как нытье, как тихий плач.

– Люди, – прошептал он. – Они нагрузились людьми.

Одна из самых выгодных ветвей бизнеса Конгси: вербовать в Китае мужчин и перевозить сюда. Около тридцати пяти долларов требовали от зинке или от его поручителя на родине за услугу перевоза и за посредничество в поиске рабочего места там, где он должен оставаться, пока не отработает этот взнос, как минимум три года. Зачастую такой договор не стоил бумаги, на которой был написан, случались и злоупотребления, и закрепощение, и переход в рабство.

Свинской торговлей называли этот промысел в Сингапуре.

– Туан! – Голос Иуды доносился откуда-то снизу, звучал мрачно, почти гневно, и все-таки в нем чувствовалась дрожь. – Туан!

Рахарио с Дайаном молча стояли в узком трюме джонки.

Корабль скрипел и стонал на волнах.

Нестерпимой была вонь застарелого пота, кровотечений, рвоты, мочи и испражнений. Голого страха.

Привлеченные зовом Иуды, сбежались остальные матросы, теснясь позади него; один испуганно втянул воздух.

Фонарь в руке Иуды отбрасывал мерцающее пламя на ящики и мешки. На девушек, сбившихся в кучку в тесном пространстве за ящиками, вплотную друг к другу, устремив на мужчин испуганные застывшие глаза или в ужасе зажмурившись. Грязные лица были залиты слезами; то и дело слышалось всхлипывание или легкий стон. То были китайские девушки, самое меньшее дюжина, а может быть, больше.

Очень юные девушки, многие еще совсем дети.

Девушки, проданные своими родителями, чтобы их потом перепродали в Сингапуре в няньки или горничные, но в большинстве случаев все-таки в проститутки: ах ку.

Проституция в Сингапуре была официально запрещена, но ее нельзя было не заметить в китайском квартале. Стоило только взглянуть.

Британцы же стыдливо отворачивали взгляды. Конечно, потому что боялись клана Конгси, заработавшего себе на этом промысле золотые носы. Может быть, еще потому, что знали: такой запрет не будет действовать в городе, где тысячи и тысячи китайцев живут вдали от родных деревень, от семей.

Строгие традиции запрещали отсылать на чужбину приличных китайских девушек, чтобы они могли выйти там замуж. И вряд ли кули зарабатывал столько, чтобы поехать на родину и найти там себе невесту. Не говоря о суммах, которые съедала традиционная свадьба.