Пепел феникса - Татьяна Корсакова

– Не бойся.

Громов не стал уточнять, кого конкретно не нужно бояться: его самого или призрака, он просто надеялся, что Аня все поймет правильно и сделает хоть один маленький шажок ему навстречу, потому что и для него самого это все, оказывается, нелегко. Она поняла все правильно и сделала тот самый «шажок» – точно спасательный круг бросила.

Ее губы были теплыми. Теплых Громов не помнил, зато до сих пор помнил тот обледенелый, силой вырванный поцелуй в стылой подворотне. И глаза она не закрывала, но на дне ее зрачков больше не было страха. А что было, Громов не разобрал, потому что в одно мгновение все мыслительные процессы отключились. Нет, кое о чем он, конечно, помнил – о том, что нужно быть нежным и в следующий раз обязательно найти где-нибудь свечи и розовые лепестки, чтобы все случилось, как у людей, но это в следующий раз, а сейчас только бы остаться на плаву, не потонуть в этом крышу срывающем омуте. Да что там – не потонуть! Еще и Анюту не утопить, сделать все так, чтобы никто из них потом не пожалел о произошедшем…

…Наверное, он все сделал правильно. Просто на Анютином лице больше не было той с ума сводящей вежливой настороженности, кажется, она даже улыбалась. Одно Громов знал точно: даже если их уловка не сработает и призрак не перестанет интересоваться потерявшей невинность жертвой, то время точно потрачено не зря. Знал он и еще кое-что, но прятал это знание глубоко в сердце, оставлял на потом, когда все, наконец, закончится…

* * *

Как же это, оказывается, здорово – засыпать рядом с мужчиной! Кто бы мог подумать, что можно тихо радоваться размеренному сопению над ухом и щекотному прикосновению щетинистого подбородка к обнаженному плечу. Вот он, совсем рядом – настоящий мужчина, даже руку протягивать не нужно, чтобы до него дотронуться, а дотрагиваться все время хочется, потому что странно все, неожиданно и нереально. Едва ли не более нереально, чем то, что происходило с ней все эти дни.

Громов спал, раскинувшись на всю тахту, Анне оставался лишь небольшой кусочек у самого края. Можно было, наверное, растормошить спящего или просто попробовать отодвинуть, но она не решалась. Было что-то по-детски умилительное в том, как он хмурился во сне, как крепко сжимал ее ладонь.

И зря она боялась, зря корила себя за то, что предложила такое едва ли не первому встречному. Первый встречный оказался именно таким, каким она его себе и представляла в девичьих грезах, практически эталонным. Единственное, что ставило Анну в тупик, это что-то про розовые лепестки, без которых им обоим никак. Или не было такого, просто примерещилось в том нереальном мире, из которого и возвращаться не хотелось?

Осторожно, стараясь не потревожить Громова, она повернулась к нему спиной, чтобы коленки не упирались ему в живот и оставалось хоть какое-то пространство для маневров. Он буркнул сквозь сон что-то невразумительное, положил руку ей на талию. Рука была тяжелой и горячей, Анна улыбнулась и закрыла глаза. В сердце появилась надежда, что этой чудесной ночью с ней не может случиться ничего плохого…

…От едкого дыма слезились глаза, а горло сводила судорога. Босым ногам было нестерпимо больно, но сил, чтобы закричать, позвать на помощь, уже не оставалось. Умирать не страшно. Быстрее бы уже… Пусть бы закончились эти муки. И уже не важно, за что с ней так, за какие провинности. Скорее бы умереть…

Она видела его сквозь пелену черного дыма – размытый, колеблющийся в раскаленном воздухе силуэт. Собрав остатки сил, запрокинув лицо к ночному небу, она закричала:

– Максимилиан!..

– …Я здесь.

Голос приглушенный, будто сквозь толстый слой ваты. И нет больше невыносимого жара, а есть такой же невыносимый холод от чужих прикосновений к мокрому от слез лицу, к шее, к голым плечам…

– Анна…

От поцелуя, долгого и мучительного, она проснулась.

– Моя Анна… – Кошмар закончился, а голос остался. И голос, и холод, и нестерпимая боль в обожженных ступнях.

Он стоял у самого изголовья – ее призрачный мучитель. Стоял и смотрел таким взглядом, который разорвал в клочья тонкую пелену сна и едва не разорвал ее переставшее биться сердце. Он стоял и смотрел, а тот, кто поклялся ее защищать, продолжал спать мертвым сном.

– Что тебе от меня нужно? – Онемевшие губы еще помнили вкус призрачного поцелуя, дым, тлен, горечь полыни… – Уходи!

Анна вытянула перед собой руки. На левой полыхал и бился в огне феникс.

– Я прошу тебя, уходи.

– Поздно… – В исходящем от феникса свете призрачная фигура сделалась еще прозрачнее, еще нереальнее.

– Убирайся! – Тапка – не самое хорошее оружие в борьбе с незваными гостями, но если под рукой ничего больше нет, а тот, кто обещал защищать, спит мертвым сном, то куда деваться?

Она промахнулась. Глупо надеяться, что гостю с той стороны может навредить обычная тапка. Или не глупо? И где гость? Есть только черный дым, змеящийся по полу, просачивающийся в приоткрытое окно. Ушел… Ушел, слава тебе, Господи!

– Ты моя… – Голос из ниоткуда, потусторонний, затухающий, как свеча на ветру. Он вернется. Он не оставит ее в покое, пока не получит то, за чем пришел в мир живых. Знать бы еще, что ему нужно…

Ступать по полу обожженными ступнями было больно. Первый же шаг вырвал из горла приглушенный стон.

– Анюта?! – Спавший до этого мертвецким сном Громов вскочил с тахты, поймал девушку за руку. – Анюта, что случилось?

– Он приходил. – Тыльной стороной ладони она попыталась стереть с губ призрачный поцелуй. Ничего не вышло – окуренная дымом полынная горечь никуда не делась. – А я опять горела на костре…

Громов больше ничего не спрашивал, он пружиной сорвался с места, бросился к окну, распахнул его настежь, высунулся наружу.

– Что там? – На цыпочках, морщась от постепенно унимающейся боли, Анна подошла к окну, прижалась лбом к прохладному стеклу.

Двор терялся в предрассветных сумерках, но кое-что ей удалось рассмотреть: возле беседки лежал человек.

– Анюта, мне нужно спуститься, посмотреть, кто там. – Громов обнял ее за плечи.

– Я с тобой. – От мысли, что призрак может вернуться, сердце перестало биться. – Можно мне с тобой?

– Хорошо. – Громов натянул джинсы и свитер, набросил на Анну свою куртку, подхватил на руки.

– Я сама. – Она попыталась высвободиться.

– Обожженными ногами?

Это был аргумент, на который не нашлось контраргумента. Еще минуту назад Анне казалось, что вместо ног у нее обугленные головешки, сейчас ожоги затягивались прямо на глазах, но боль еще не исчезла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});