Оскар Уайльд, его жизнь и исповедание. Том II - Фрэнк Харрис

я потрудился доказать, что свидетелей обвинения - трех самых важных свидетелей - тщательно проинструктировал твой отец и его адвокаты - не только молчание, но и утверждения по умышленному сговору были задуманы и отрепетированы, действия другого человека приписали мне. Я мог бы опровергнуть все эти обвинения, и судья сразу же освободил бы меня - даже еще быстрее, чем несчастного клятвопреступника Аткинса. Я мог бы выйти из зала суда беззаботно, с руками в карманах, свободным человеком. На меня давили изо всех сил - настоятельно советовали, умоляли сделать так люди, единственной целью которых было мое благо и благо моих родных. Но я отказался. Выбрал другой путь. Я никогда, ни единой минуты не жалел о своем решении, даже в самые горькие времена тюремного заключения. Я не мог поступить так - это было ниже моего достоинства. Грехи плоти - ничто. Это - болезни, которые должны лечить врачи, если их нужно лечить. Постыдны лишь грехи души. Если бы я добился своего освобождения таким образом, это мучило бы меня до конца жизни. Но неужели ты правда думаешь, что ты был достоин любви, которую я тогда питал к тебе, или что я хотя бы на мгновение мог подумать, что ты этой любви достоин? Неужели ты правда думаешь, что были в нашей дружбе мгновения, когда ты был достоин любви, которую я к тебе питал? Я знал, что ты не достоин любви. Но любовь - это не торговля на рынке, не товар на весах барышника. Она дарит сладостную возможность почувствовать себя живым, так же, как дарит эту радость интеллект. Цель любви - любовь, не больше, но и не меньше. Ты был моим врагом: никогда ни у кого в этом мире не было такого врага. Я отдал тебе свою жизнь, а ты швырнул ее под ноги, чтобы потешить самые низменные и презренные из человеческих страстей - ненависть, тщеславие и алчность. Ты уничтожил меня во всех смыслах менее чем за три года.

После оглашения ужасного приговора, когда на меня надели тюремную робу и захлопнули за мной двери тюрьмы, я сидел среди руин своей прекрасной жизни - раздавленный страданиями, вне себя от ужаса, почти терял сознание от боли. Но я не чувствовал к тебе ненависти. Каждый день я повторял себе: «Сегодня я должен сохранить любовь в своем сердце, иначе как я проживу этот день?». Я напоминал себе, что, как бы там ни было, ты не желал мне зла...

Воспоминания вспыхивают в памяти, я вспоминаю, что в первый и последний раз за всё время своего тюремного заключения рассмеялся. В этом смехе воплотилось всё презрение этого мира. Принц Флер-де-Лис! Я понял, что, несмотря на всё произошедшее, ты не осознал одну единственную вещь. В своих собственных глазах ты оставался изящным принцем из комедии-фарса, а не мрачной фигурой в трагическом представлении.

Если ничто в твоей душе не восстало против столь вульгарного кощунства, ты мог бы хотя бы вспомнить сонет, автор которого со смесью скорби и презрения наблюдал, как письма Китса продавали в Лондоне с аукциона, и наконец-то понял бы подлинный смысл моих строк:

 

"... да вовсе и не любят те искусство,

кто сердца поэта разбил кристалл,

их глазки алчные горят огнем и пожирают".

Невозможно всегда держать у груди гадюку и кормить ее, невозможно вставать каждую ночь и пропалывать сорняки в саду чужой души.

Я не могу позволить тебе через всю жизнь пронести в сердце ношу угрызений совести из-за того, что ты уничтожил такого человека, как я.

Тебе когда-нибудь приходило в голову, в каком ужасном положении я нахожусь, если в течение последних двух лет, в кошмарном тюремном заключении, я зависел от твоей дружбы? Ты когда-нибудь об этом задумывался? Ты когда-нибудь испытывал хоть толику благодарности к тем, кто добротой без оговорок, преданностью без границ, радостью дара облегчал мою черную ношу, устраивал мою будущую жизнь, постоянно меня проведывал, писал мне прекрасные письма, полные сочувствия, устраивал мои дела, поддерживал перед лицом позора, подколок, насмешек или даже оскорблений? Я каждый день благодарю Господа за то, что он даровал мне друзей, не похожих на тебя. Я обязан им всем. Даже книги в моей камере купил Робби за свои карманные деньги. Он же оплатит и покупку одежды, когда меня освободят. Мне не стыдно принимать то, что дают с любовью. Я этим горжусь. Но ты когда-нибудь задумывался о том, что сделали для меня такие друзья, как Мор Эйди, Робби, Роберт Шерард, Фрэнк Харрис и Артур Клифтон, даря мне комфорт, помошь, любовь, сочувствие и тому подобные вещи?...

Я знаю, что твоя мать, леди Куинсберри, во всем винит меня. Я слышу об этом от людей - не от твоих знакомых, а от тех, кто тебя не знает и знать не желает. Часто об этом слышу. Например, она рассуждает о влиянии старшего мужчины на младшего. Это - один из ее самых любимых постулатов по данному вопросу, поскольку он всегда успешно аппелирует к популярным предрассудкам и невежеству. Мне нет нужды спрашивать у тебя, как я на тебя повлиял. Ты прекрасно знаешь, что никак.

Ты постоянно хвастался, что я никак на тебя не влияю - вот уж воистину единственный обоснованный повод для хвастовства.Что у тебя было такого, на что я мог бы повлиять? Твой мозг? Он был неразвит. Твое воображение? Оно было мертво. Твое сердце? Оно еще не родилось. Ты - единственный человек из встреченных мною в жизни, на которого я не смог повлиять никоим образом.

Я месяц за месяцем ждал от тебя весточку. Даже если бы я не ждал, а просто захлопнул перел тобой дверь, тебе следовало бы помнить, что никто не может навсегда захлопнуть дверь перед любовью. Неправедный судья из евангельской притчи в конце концов встает и оглашает справедливое решение, потому что справедливость день и ночь стучит в его дверь, и в темный час друг, в сердце которого нет подлинной дружбы, наконец сдается на уговоры друга «из-за его настойчивости». В мире не существует тюрьмы, в которую не смогла бы проникнуть любовь. Если ты этого не понимаешь, ты совсем ничего не понимаешь в любви...

Напиши мне со всей искренностью о себе: о своей жизни, о своих друзьях, о своих занятиях, о книгах, которые ты читаешь. Не пиши того, чего на самом деле нет у тебя на уме - вот