Оскар Уайльд, его жизнь и исповедание. Том II - Фрэнк Харрис

возможное объяснение твоего характера, если у великой и ужасной тайны человеческой души есть какое-то объяснение, кроме того, благодаря которому эта тайна становится еще более непостижимой.

Я думал, что жизнь будет блестящей комедией, а ты будешь в ней одним из изящных персонажей. А она оказалась возмутительной, мерзкой трагедией, и зловещая катастрофа - зловешая в сосредоточенности целей и насыщенности узколобой целеустремленности, сняла маску радости и удвольствий - тебя эта маска обманула и сбила с пути истинного не менее, чем меня.

Воспоминания о нашей дружбе - это тень, которая следует за мной здесь, кажется, она никогда меня не покинет. Она будит меня здесь по ночам, чтобы снова и снова рассказывать одну и ту же историю, пока эти изнурительные повторы не лишат меня сна до рассвета. На рассвете она начинает снова: эта тень следует за мной на тюремный двор и заставляет разговаривать с самим собой, пока я бреду по кругу. Меня заставляют вспомнить каждую сопутствующую подробность, каждое ужасное мгновение. Нет ни одного мгновения за все эти несчастные годы, которое я не смог бы восстаеновить в том участке мозга, который отведен для скорби и отчаяния: каждая натянутая нота твоего голоса, каждый взмах и жест твоих нервных рук, каждое горькое слово, каждая ядовитая фраза возвращается ко мне. Я вспоминаю улицу или реку, вдоль которой мы шли, окружавшую нас стену леса, цифру на циферблате часов, на которую указывала стрелка, направление ветра, форму и цвет луны.

Я знаю, на всё, что я сказал тебе, есть один ответ: ты меня любил. В течение этих двух с половиной лет, на которые парки сплели в один пурпурный узор нити наших разрозненных жизней, ты действительно меня любил.

Хотя я довольно хорошо понимал, что мое положение в мире искусства, интерес, которы й всегда вызывала моя личность, мои деньги, роскошь, в которой я жил, тысяча и одна вещь, делающая жизнь столь очаровательной и дивной, как моя - всё это заворожило и заставило тебя в меня вцепиться. Но кроме всего этого было еще что-то, что-то еще тебя странным образом привлекало: ты любил меня намного больше, чем кого-либо в этом мире. Но, как и в моей жизни, у тебя в жизни была ужасная трагедия, правда - полностью противоположная моей. Хочешь узнать, что это была за трагедия? Вот что: ненависть в твоей душе всегда была сильнее, чем любовь. Твоя ненависть к отцу была столь сильна, что переросла и заслонила твою любовь ко мне. Между ними не было никакой борьбы, или совсем небольшая: столь чудовищных масштабов достигла твоя ненависть. Ты не понимал, что в человеческой душе нет места для обеих этих страстей - они не могут ужиться в этом доме с очаровательной резьбой. Любовь подпитывается воображением - благодаря этому мы становимся мудрее, чем позволили бы нам наши знания, лучше, чем могли бы почувствовать, благороднее, чем были в действительности. Благодаря этому мы можем увидеть жизнь в целом, лишь благодаря этому мы можем понять других в соотношении реального и идеального их облика. Питать любовь может лишь прекрасный и талантливый замысел. А вот ненависть может питать что угодно. За все эти годы ты не выпил ни одного бокала шампанского, не съел ни одного роскошного блюда, которое не подпитало бы твою ненависть, не добавило бы ей жира. Чтобы удовлетворить свою ненависть, ты решил поставить на кон мою жизнь так же, как ставил на кон мои деньги - беззаботно, безрассудно, не думая о последствиях. Ты считал, что, если проиграешь, это будет не твой проигрыш. А если выиграешь, тебе достанется упоение и все выгоды победы.

Ненависть ослепляет людей. Ты об этом не знал. Любовь способна прочесть послание самой далекой звезды, а ненависть так тебя ослепила, что ты не видел дальше узкого, окруженного стенами и уже засохшего от похоти сада своих пошлых желаний. Ужасное отсутствие у тебя воображения - единственный поистине роковой недостаток твоего характера - было исключительно результатом жившей в твоей душе ненависти. Ненависть незаметно, потихоньку, исподтишка подтачивала твою дущу, как лишайник точит корень растения - в итоге ты уже не был способен видеть что-либо, кроме самых низменных интересов и мелочных целей. Способность видеть, которую могла бы подарить тебе любовь, была отравлена и парализована ненавистью.

Кажется, тебе нравилось быть предметом спора между твоим отцом и человеком с моим положением.

Ты почуял возможность публичного скандала и полетел на этот запах. Тебя радовала перспектива битвы, во время которой ты будешь в безопасности.

Ты знал, что для меня значило мое искусство - это была великая, самая важная для меня нота, благодаря которой я сначала открыл себя для себя самого, а потом - открылся миру. Великая страсть моей жизни. Любовь, по сравнению с которой все остальные любови были - как болотная вода в сравнении с красным вином, или как болотный светлячок в сравнении с волшебным зеркалом луны... Теперь понимаешь, что полное отсутствие у тебя воображения было главным изъяном твоего характера? Легко можно было понять, что тебе следует делать - это было ясно, как на ладони, но твоя ненависть тебя ослепила, и ты ничего не видел.

Твоя жизнь прекрасна. Но если ты мудр и хочешь, чтобы твоя жизнь стала еще прекраснее, ты должен взглянуть на нее по-другому - пусть чтение этого ужасного письма (я знаю, что оно ужасно) станет для тебя таким же жизненным кризисом и поворотной точкой в жизни, как стало для меня его написание. Твое бледное лицо легко краснеет от вина или удовольствия. Если во время чтения этого письма твое лицо будет гореть от стыда, словно от печного жара, для тебя так будет лучше. Самый главный порок - ограниченность. Осознание - всегда во благо.

Нет нужды говорить тебе, что я понимал это тогда столь же ясно, как и сейчас. Но я говорил себе: «Любой ценой я должен сохранить в сердце любовь. Если я отправлюсь в тюрьму без любви, что станет с моей душой?». Письма, которые я писал тебе тогда из Холлоуэя, были моими попытками сохранить любовь как доминирующую ноту своей личности. Если бы я захотел, разорвал бы тебя на части горькими упреками. Мог бы осыпать тебя перлами злословия.

На меня повесили грехи другого человека. Если бы я захотел, я спасся бы на судебном процессе, пожертвовав им, спасся бы если не от позора, то от тюремного заключения. Если бы