Омут - Снежана Каримова

Ночка.

А потом понимал, что нет.

Но с Русалкой было легко избегать Дружину. Он не хотел принимать чью-то сторону в ссоре друзей. Ждал и надеялся, пока все наладится само собой. Хотя понимал, что это он должен всех собрать и помирить. Еще месяц назад Ром бы так и поступил. Заставил бы остальных смеяться над нелепой дракой: «А помните, как мы лупили друг друга из-за клочка девчачьих волос? Давайте в следующий раз биться хотя бы за девушку целиком». Теперь же он прятался.

И тут Ночку в его убежище обнаружила мать Ауки, явившись с ведром и шваброй.

– О, а я как раз хотела с тобой повидаться. Удачно как! – хмыкнула уборщица, ставя ведро на пол.

Ром, оторвавшись от телефона, недоуменно уставился на женщину, впервые видя ее вблизи. Она походила на Ауку, но только отчасти: такими же светлыми волосами, беззащитным выражением лица. Она всегда казалась ему пожилой сгорбленной женщиной, а на самом деле была еще довольно молода, не старше, а может, и моложе его Маленькой мамы. Но словно состарившаяся изнутри, выцветшая.

Ночка никогда не общался с матерью Ауки. Чего ей надо?

– Значит, слушай сюда, мальчик, – грозно процедила уборщица.

Ром вздрогнул. Давненько его не называли мальчиком.

– Оставь Лилю в покое! Найди себе подружку по возрасту, а к моей дочке больше не подходи! Ясно тебе?

До Ночки не сразу дошел смысл ее слов, но когда он осознал, в чем его подозревают, то вспыхнул от стыда, обиды и несправедливости. Мать Ауки сверлила его глазами, и Ром лишь беспомощно кивнул, не зная, как оправдаться, как объяснить, что он никогда бы не причинил девочке вреда.

– Смотри у меня, если я только узнаю, что ты опять крутишься возле нее…

Уборщица не договорила и приподняла швабру, как будто собиралась поколотить Ночку.

– Я понял, – выдавил из себя Ром.

Женщина сникла. Она будто ожидала ссоры, но его смирение не дало разгореться пожару гнева.

– Ну ладно тогда… – хмуро пробурчала уборщица и взялась за ведро, словно раздумала мыть школьный тупичок.

– Я не подойду к ней, обещаю.

В конце концов, Ночке остались в этом городе считанные дни.

Аука об этом еще не знала.

Уборщица вскинула на Рома глаза. Почти так же, снизу вверх, на него смотрела Аука, ожидая, что он скажет.

– У меня есть сестра. Гораздо младше меня. – Незачем этой женщине знать, что его сестра еще не родилась, она ведь уже существует. – И как я представлю ее, сидящую в темноте на качелях, пока мать милуется со своим хахалем…

Уборщица шумно сглотнула, сдвинув брови, нижняя губа ее задрожала – то ли от подступающих слез, то ли от ярости. У Ауки так же дрожала губа, когда он отчитывал ее за грязные ладошки.

– Нет, у меня хорошая мама, моей сестре не грозят такие вечера. Но если, – Ночка отвернулся к окну, чтобы больше не видеть, какой вырастет Аука, и надеясь, что будет она все-таки не такой несчастной, – если бы она вдруг осталась одна, я бы хотел, чтобы нашелся кто-то… кто смог бы ее подбодрить, поддержать. Чтобы она знала, что не одинока. Чтобы кто-нибудь был рядом.

Ночка спрыгнул с подоконника и прошел мимо женщины.

Уборщица молча пропустила его, потом снова резко поставила ведро на пол, почти бросила, разбрызгивая пенную воду. Она зло выжала тряпку, будто та была виновата во всех ее несчастьях, накинула на швабру и принялась тереть старый вытоптанный линолеум – следы Ночки, словно этим могла смыть его слова и его самого из своей жизни.

* * *

Горыныч уже давно не появлялся у Дня, даже Белая мама забеспокоилась:

– А чего Коля к нам не заходит?

– Так конец четверти же, мам, – напомнил День.

На самом деле Горыныч подходил к нему в школе, но глядел исподлобья так, словно не в гости напрашивался, а вызывал на дуэль.

– Можно к тебе сегодня с алгеброй зайти? Конец четверти… – пробормотал он.

Демьян нахмурился. С той знаменитой драки у гардероба прошла всего пара дней, и в школе всё еще ее обсуждали. День старался избегать Горыныча. Хотя сам напрямую с ним не ссорился, но больше не считал его своим приятелем. А другом тот никогда ему и не был.

Время пришло, и он сказал то, что давно собирался:

– Не ходи ко мне больше.

Горыныч помолчал, а потом все-таки спросил:

– Почему?

День не был готов к этому простому вопросу. Ему казалось, что Горыныч и так все понимает. Должен понимать. Но если тот и понимал, то все равно спросил.

– У Ночки тоже есть мама, – сказал День хлестко, будто отвесил оплеуху. – Ходи к нему.

Горыныч помрачнел, и Демьяну стало совестно. Не перед Колькой, нет, – этими словами он вроде как обижал свою маму. Она только недавно раздумывала вслух: «А может, все-таки на каникулы позвать Колю в деревню? Думаю, ему там понравится. Осенью не так хорошо, как летом, но все же». И День кивал, соглашался и хмыкал: «Такому кабану грех лопатой не помахать».

– И вообще, ко мне Соня ходит, а я к ней. Сам понимаешь, не до тебя, – проговорил День, снова осекся и добавил: – И попробуй только ей что-то сделать, я тебе рыло начищу!

Горыныч горько усмехнулся:

– Серьезно?

– Феникс же смог! – выпалил День и тут же осознал, насколько жалко прозвучали эти его слова.

Но у Горыныча и впрямь еще не рассосался синяк на скуле. И не зажили царапины, полученные от Жар-птицы.

– Феникс смог, потому что я ему позволил, – хмыкнул Коля, теперь уже нагло. – На фига мне твоя Соня?

День молчал, на щеках у него вспыхнули красные пятна. И в эту минуту он четко понял, что не просто недолюбливает Горыныча. Он ненавидит его.

А Коля развернулся и пошел к своему классу.

* * *

Бесена заметила, что листовка «Помогите найти!» пропала с железного тела столба, и невольно выдохнула: «Наконец-то!» – хоть и понимала, что проблемы подменыша не решились с исчезновением бумажного прямоугольника. Просто теперь Цвету больше не ищут. Вера смирилась, что дочь превратилась в деревяшку? Наверное, не обошлось без родича. А может, и обошлось.

Но как хорошо, что плоская черно-белая копия девушки не будет отныне провожать ее в школу и обратно сердитым укоряющим взором. Даже если Цвета и выживет, ей никогда уже не стать этой девчонкой с листовки.

Кошка-с-бесом задержалась у столба и снова поплелась за парочкой. Бесене не нравилось провожать Соню, поэтому она шла медленно, все время отставая. День оглядывался, звал кошку, дожидался