ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

После первых эмоций начались разговоры, вопросы, ответы, короткие рассказы. Здесь были парни из Киева, из многих других городов, оккупированных немцами. Все пришли к заключению, что меня отпустят: «Ну какой же ты трудяга?! Кожа да кости… Скелет ты в отпуску!.. Дай Бог тебе до Украины доехать. Процедура в инвалидском лагере тянется долго. Не все и тут выживают до отправки». Я верил, что все будет хорошо, брал из многих рук записочки родным и знакомым с указанием адресов. Слушал просьбы, о чем передавать и что сказать только лично. В камере кроме тридцати арестантов находился еще один еврей средних лет, не русскоязычный. Он не был ни подследственным, ни осужденным. Но, по-видимому, обреченным, что, я думал, было тяжелее всего воспринимать. Человек этот по имени Давид выполнял здесь роль уборщика, судомоя, отвечал за чистоту параши и бачка с едой. Пожизненно? До конца войны? Может быть. «Он несчастнее меня», — думал я. И почему-то стало стыдно…

Нас разбудил надзиратель, вызвавший меня в контору с вещами. Распрощавшись с земляками, я вышел из камеры. Я был сопровожден полицейским в контору, где, кроме всех предыдущих, получил еще одну справку о том, что я освобождаюсь после отбытия срока наказания и после перенесенной болезни направляюсь на Украину на излечение. «Свежо придание, да верится с трудом», — подумал я и поблагодарил, попрощался, вышел… Впервые один, без всякого сопровождения. Я оглядывался несколько раз — никого, никого не было… Куда же теперь? Я пошел на завод, откуда бежал, хоть попрощаться с друзьями. Виктор ведь заходил ко мне, когда я там умирал. Как это ему удалось?.. Так я и сделал. Не буду описывать встреч и прощаний.

Шеф завода помог мне созвониться с «тетей Марией». Я условился с ней, где она меня будет встречать и как я ее узнаю. Шеф завода дал мне в сопровождение полицейского, который проводил меня до вокзала, купил мне билет и посадил меня в поезд Магдебург — Берлин.

Встреча с «тетей Марией» была теплой, и приятными были дни, проведенные у нее. О ней я молюсь и ныне — дальнейшей судьбы ее [я] не знаю. Не знаю, как отразились на ее судьбе послевоенные события. Упокой, Господи, душу рабы Твоей Марии! Скоро и [я] уже буду там, где жизненные пути людей кончаются… Тогда же, в 1942 году, приласканный ею и окрепший, я был посажен моей благодетельницей в поезд и расцелован был на прощание со словами: «Поезжай к маме своей и радуй ее своей любовью! Я пообещала ей помочь тебе. Да хранит тебя наш Спаситель Иисус Христос!»

Я прибыл в мой родной Киев. Благодаря уходу и молитвам мамы моей, сестры и папы, я снова набрался сил. На костях наросло достаточно мяса, чтобы жить. Жизнь продолжалась. В 1943 году вместе со своими родителями я выехал снова в Германию. Там отец мой получил немецкое подданство, я был мобилизован в немецкую армию и отвоевал еще до капитуляции. Я был за это [приговорен] к двадцати годам каторги и пяти годам поражения в правах. Десять из этих лет я отбыл, освободился в 1955 году. Я завел семью, дочь и трех сыновей-богатырей Бог мне подарил. У меня четверо чудесных внуков, и сестру свою я нашел наконец. И остались мы с ней вдвоем на белом свете, и живем в любви и дружбе, оба овдовевшие. Ну как же не славить волю Всевышнего за эти чудеса!

Л. В. Дудин

В оккупации[316]

Немцы в Киеве

Киев был, есть и будет советским.

Н. С. Хрущёв

Весь август и первую половину сентября [1941. — К. Л.] Киев был в положении полуосажденного города. В первых числах августа[317] немцы подошли к его окрестностям и остановились на расстоянии орудийного выстрела. Каждый день и особенно по ночам мы слушали канонаду. Звуки ее то приближались, то удалялись, стрельба по временам приобретала характер ураганного огня, но положение не менялось. Немцы стреляли мало, действовали, главным образом, наши батареи. Стрельба была явно бессмысленной, но мало ли творилось в нашей стране бессмысленных вещей? Над городом кружились немецкие самолеты, но бомб не бросали. Вообще немцы не бросили на Киев ни одной бомбы: они хотели взять его целым. Зенитки стреляли часто, но всегда почти бесполезно. Наши истребители почти не появлялись; за эти два месяца киевляне ни разу не видели в воздухе одновременно более трех наших самолетов. Это был период полного господства немцев в воздухе. Наши самолеты иногда пробовали атаковать немцев, но безрезультатно: немцы летали гораздо быстрее. Город казался обреченным, и мы не понимали, чего немцы так долго медлят.

Не знали мы тогда, что задержка немцев под Киевом была вполне естественной. Они выходили к Днепру гораздо севернее и южнее Киева и подготовляли создание того «мешка», в который попали в конце сентября[318] пять армий маршала Буденного. Киев еще держался в то время, как немцы взяли уже Днепропетровск и Запорожье[319]

и форсировали Днепр южнее Киева, почти на всем его протяжении. Наконец немцы взяли на флангах киевского участка фронта Чернигов и Кременчуг[320] и почти подошли с обеих сторон к дороге из Киева на Москву, а командующий 38-й армией[321] и начальник гарнизона Киева генерал Власов все еще получал приказы из Москвы удерживать город. Слишком боялась Москва морального эффекта от падения Киева. Тяжелое, но неизбежное событие старались по возможности оттянуть и выиграть время, которое тогда ничего изменить не могло. Только по этой причине была разгромлена почти миллионная группировка Буденного и потеряно свыше 600 тысяч человек одними пленными[322]. Берлин долго и зло тогда издевался над непонятной трусостью Москвы, но потом сам много раз делал то же самое, но еще с более гибельными последствиями. Видимо, ошибки противника ничему не могут научить некоторых людей.

В это время город жил странной, почти нереальной жизнью. У людей было такое настроение, какое бывает на вокзале у отъезжающих и провожающих в последние минуты перед отходом поезда. Уже сказано и сделано все, что нужно, а поезд все еще не уходит и люди стоят без дела на перроне, курят и смотрят на часы, в ожидании минуты отправления. Служащие и рабочие еще автоматически ходили на свои прежние места работы, хотя делать было совершенно нечего, оборудование, планы и документы были вывезены, поломаны или сожжены. Ожидание было таким длительным, томительным и неопределенным, что некоторые учреждения, вывезенные ранее за Днепр, вернулись опять в город. Но к работе они не приступали, и все их имущество оставалось лежать нераспакованным. По полупустым комнатам правительственных зданий бродили без дела отдельные люди, как осенние мухи перед смертью. Сказывалась долголетняя привычка: люди боялись потерять работу даже теперь, когда всем было ясно, что дни советской власти в городе сочтены.

Жители сушили сухари и стояли в очередях за случайными продуктами. Советские деньги старались сбыть, чтобы они не пропали. О порядках у немцев рассказывали всякие небылицы. Никто ничего определенного не знал. Газеты писали, что Киев был, есть и будет советским, и расписывали подвиги бойцов народного ополчения. Но мы давно знали, что если газеты пишут о витаминах и калориях, то значит, есть нечего, а раз прославляют подвиги бойцов народного ополчения, значит, армия не держит фронта. Как выглядят эти ополченские герои и каков их воинский дух, мы наблюдали у себя на улицах. Поэтому газетная лирика цели не достигала и реальной жизни и настроений, конечно, не отражала. Вообще судить о жизни в Советском Союзе по советским газетам человек может примерно с таким же успехом, как глухонемой о достоинствах сонаты Бетховена или слепой о тонах на картинах Рембрандта. В эти дни мы искали в газетах только известий с фронтов, но и то безуспешно: в сводках говорилось туманно о боях на Житомирском и Белоцерковском направлениях, а немцы стояли в 20 километрах от Киева.

На улицах строили баррикады и людей тысячами гоняли на окраины города рыть окопы. Многие при этом погибли от огня немецких самолетов, а пользы от всех этих окопов и баррикад не было никакой. Из них не было произведено ни одного выстрела. Советские войска оставили Киев без боя, стремясь как можно скорее выйти из окружения, хотя как немецкая, так и советская сводки писали, что Киев занят немцами после упорных и жестоких уличных боев. Это был один из ярких примеров лживости военных сводок обеих воюющих сторон. В ночь на 10 сентября был получен из Москвы приказ об оставлении города[323]. Каким образом этот приказ стал известен населению в ту же ночь, я до сих пор не знаю, но еще до рассвета начался грабеж правительственных и интендантских складов и магазинов. Первыми были разбиты и разграблены склады, в которых были сложены отобранные ранее у населения радиоприемники. Примерно с 7 часов утра через город начали проходить советские войска, отходящие за Днепр. Части всех родов оружия двигались сплошным потоком, в полном беспорядке. Главная улица города, Крещатик, была сплошь загружена автомашинами, повозками, орудиями, конными и пешими частями, продвигавшимися к мостам. В центре города войска сами подали пример к грабежу. Красноармейцы и командиры врывались в закрытые магазины, выбивали витрины и двери, ломали прилавки и кричали населению, что все надо разобрать и уничтожить. Чтобы ничего не досталось врагу.