Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам

к центру поля. Теперь, когда Сухраб присоединился к игре, Али-Реза и Хуссейн утратили тактическое преимущество, и наша команда пошла в наступление.

Сухраб забил еще три гола с подачи наших новых товарищей по команде, после чего Хуссейн поднял над головой мяч и позвал нас всех в центр поля.

Мы с Фродо рысью побежали к образовавшемуся кружку. Все говорили на фарси, слишком быстро перебрасываясь репликами, чтобы я мог уловить суть.

Как Фродо, надевший на палец Кольцо Всевластия, я будто бы выскользнул в сумеречный мир, сокрытый от окружавших меня иранцев моей неспособностью говорить на фарси.

Поскольку я стал Фродо, я решил, что мой новый товарищ хоббит – это Сэмуайз.

Но потом Сухраб сказал:

– По-английски. Дариуш нас не понимает.

И Хуссейн продолжил:

– Хорошо. Сначала выбирают Сухраб и Аятолла.

Сэмуайз взглянул на меня.

– Аятолла?

Мои уши запылали ярче, чем вулкан Ородруин[25].

Сухраб снова пришел мне на помощь.

– Мы меняем состав команд, – пояснил он. – Теперь будем играть шесть на шесть. Ты со мной, Дариуш. Два капитана.

Я. Дарий Келлнер. Капитан.

Как Пикард.

– Асгар, – сказал Сухраб Сэмуайзу. – Ты с нами.

Сухраб и Али-Реза по очереди распределили по своим командам других мальчиков. У нас оказался Мехрабон, Али (не-Реза) и Бехруз, самый низкий по росту парень с самыми темными усиками над губой.

Это производило сильное впечатление.

– Вот так, – сказал Сухраб и кивнул мне.

Я прочистил горло.

– Пусть будет так.

Играть в соккер/неамериканский футбол с Сухрабом, Асгаром (он же Сэмуайз или Фродо) и остальными ребятами из нашей команды было по-настоящему классно. Несмотря даже на то что Асгар и все остальные решили звать меня Аятолла.

Сначала меня это бесило, но, насколько я мог понять, никто из них не знал настоящей причины, почему мне дали такое прозвище.

– Это потому что ты тут главный, – сказал мне Сухраб. – Я им так объяснил.

Товарищи по команде радостно выкрикивали эту кличку каждый раз, когда я проворачивал хитрый пас или хорошо играл в обороне. Мне она даже почти понравилась.

Почти.

Но несмотря ни на что Сухраб называл меня не иначе как Дариуш.

Мы играли до тех пор, пока икры у меня не загорелись огнем, а легкие не оказались на грани крушения с непоправимыми последствиями. Играли до тех пор, пока Асгар не вынужден был склониться на краю поля, уперев руки в колени, чтобы побороть рвотный позыв. Играли до тех пор, пока Хуссейн и Али-Реза не устали от наших бесконечных голов. А их мы целую кучу забили.

Асгар и другие мальчишки взяли с нас обещание поиграть с ними и на следующий день. Сухраб сразу согласился. Очевидно, он был частым гостем на поле, хотя и пропустил несколько игр с тех пор, как начал проводить время со мной.

Ради меня он отказался от тренировок.

Это делать было не обязательно.

Али-Реза притворился, что скорее всего не вернется – в конце концов, он перенес сокрушительное поражение, – но я понял, что он точно вернется, когда Хуссейн сказал:

– В следующий раз распределимся по командам по-другому.

Сухраб задержался на поле, и мы перекидывали друг другу мяч, когда остальные после небольшой передышки отправились к раздевалке.

Я знал, почему он так делает. Но сам он ничего не сказал и не поднял вокруг этой ситуации шума.

Вот какой он был друг.

Но при этом, когда мы с ним оказались в раздевалке совершенно одни, неловкость моя никуда не делась.

Она, пожалуй, только усилилась.

Сухраб опять спокойно разделся догола, как будто быть голыми в присутствии друг друга – это совершенно нормально для парней. Его кожа излучала жар, как вулкан, и пот стекал вниз по каждому склону.

Мое лицо испускало свое собственное тепловое излучение.

– Спасибо, что одолжил их, – сказал я, заталкивая шнурки внутрь бутс, в которых я в тот день играл.

– Пожалуйста. – Сухраб повесил полотенце на плечо. – С тобой приятно делиться, Дариуш.

Я стащил через голову мокрую от пота футболку иранской сборной, осознавая, что все мое обмундирование для игры в соккер/неамериканский футбол так или иначе оказалось у меня благодаря Сухрабу (что-то он купил в подарок, что-то одолжил).

Как друг я чувствовал себя неполноценным.

Но потом меня осенило, как можно было исправить ситуацию. Сухрабу были жизненно необходимы новые бутсы. А я с недавних пор стал иранским миллионером.

– Пойдем. Вода, наверное, уже успела снова нагреться.

Сухраб стоял под душем лицом ко мне, и я чувствовал себя странновато, но по крайней мере сверху на меня лилась вода, и мыльная пена частично скрывала мое тело. Я не чувствовал себя совсем уж как на ладони, особенно имея возможность отвернуться, чтобы смыть мыло, параллельно продолжая его слушать.

Сухраб рассказал мне все что можно про ребят, с которыми мы играли: о том, как такие совместные тренировки изначально стали проводить Сухраб и Али-Реза, потом Али-Реза пригласил Хуссейна, а Сухраб – Асгара, и так постепенно образовалась единая группа, как солнечная система, что сформировалась вокруг новой звезды.

Меня изумляло, что Сухраб может вести непринужденную беседу о динамике развития молодежных команд по соккеру/неамериканскому футболу в Йезде, намыливая себе член.

И еще сильнее меня изумляло, как я умудрялся отвечать ему, натирая себе пупок так усиленно, что живот у меня трясся, словно какая-нибудь негуманоидная желатинообразная форма жизни.

Возможно, я тоже постепенно избавлялся от некоторых стен внутри себя.

Такое вполне возможно.

По пути домой Сухраб сказал:

– Спасибо за игру, Дариуш.

– Спасибо, что позвал.

Сухраб улыбнулся и прищурился.

– Я уже тебе говорил. Помнишь? Твое место пустовало.

Я улыбнулся ему в ответ.

– Да.

– Но теперь оно заполнено.

– Теперь – да.

– Маму, – сказал я. – Я хочу подарить Сухрабу хорошие новые бутсы. Ну, для игры в футбол.

– Хорошо, маман. Ты размер знаешь?

– Сорок четвертый.

– Ясно. Я попрошу дядю Сохейла привезти их в следующий раз. В Ширазе магазины получше, чем у нас.

– Я отдам ему деньги.

– Не обязательно, Дариуш-джан.

– Нет, обязательно. Сухраб – мой друг. Я хочу сделать для него что-нибудь хорошее.

– Ты такой милый.

Я поразился тому, что на этот раз прибегать к таарофу мне не пришлось.

– Помочь тебе?

Маму была по локоть в мыльной пене.

– Да не надо, Дариуш-джан.

– Я могу споласкивать посуду.

– Ну, если хочешь. Спасибо.

Я поразился тому, что и в этом вопросе таароф не понадобился.

Я стоял рядом с Маму и споласкивал тарелки, а она подпевала песне по радио.

Я так привык к неузнаваемым персидским ритмам, что сначала не узнал, что напевала Маму.