Брусиловский прорыв - Александр Бобров

Белорусский историк, автор книги в серии ЖЗЛ «Герои Первой мировой» (2013) Вячеслав Яковенко единственным и безусловным героем тех дней, рыцарем без страха и упрёка рисует Лавра Корнилова. Очерк о нём идёт сразу после главы о Брусилове, и это логично: Корнилов и шёл по следам своего командира даже по служебной лестнице и по ступеням вхождения в историю России — 8-я армия, Юго-Западный фронт, Верховный главнокомандующий с претензией на главного диктатора. Разные сроки, обстоятельства, успехи, но преемственность налицо. Однако Бондаренко представляет постреволюционного Брусилова колеблющимся, заигрывающим то с Керенским, то с Советами, то с проверенными подчинёнными, то с красными, но держащим против них за пазухой камень, а Корнилов — скала, который пытался чуть ли не в одиночку спасти Россию: «Будь на месте “армии свободной России” Русская Императорская армия — и летнее наступление 1917-го вошло бы во все учебники военной истории как пример блестящей наступательной операции. Подавляющее (на иных участках — восьмикратное!) численное превосходство над уставшим, деморализованным противником, мощные ударные “кулаки” из артиллерии, в избытке снарядов и патронов (о “снарядном голоде” двухлетней давности не было и помину), во главе вооруженных сил страны — самый инициативный и “наступательный” русский военачальник… (пока ещё Брусилов. — А.Б.). Казалось бы, достаточно одного мощного удара по врагу, и победа достигнута. Но… никакая сила не заставит повести армию в бой, если она этого просто не хочет. Неудивительно, что летнее наступление провалилось на всех фронтах…

На Юго-Западном (главнокомандующий — генерал от инфантерии А.Е. Гутор, вскоре смененный генералом от инфантерии Корниловым) оно началось 18 июня. Успех обозначился сразу, но уже через два дня наступавшие войска замитинговали, развить наступление 8-й армии оказалось некому, а после германского контрудара «самая демократическая амия мира» просто побежала, и после падения 12 июля Тарнополя фронт превратился в хаос».

Любопытно, что председатель Временного правительства Александр Керенский твёрдо решил назначить Брусилова главнокомандующим именно во время поездки по Юго-Западному фронту, когда по дороге в Тарнополь они попали в страшную грозу и молнии высветили решение сменить М.В. Алексеева. Сам Керенский вспоминал потом: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в тот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрёл неофициальный и непринуждённый характер, как водится у старых друзей». Сцена трогательная, но белорусский писатель убеждён, что Керенский выполнял задание Антанты по развалу российской армии, ослаблению и развалу страны, а потому поддерживал любые революционные губительные начинания, а более всего — большевиков и Ленина, которых усиленно вооружал и не трогал. Корниловский мятеж Бондаренко вообще описывает по сценарию, повторенному в августе 1991 года: одобрение введения военного положения, чрезвычайного положения и диктатуры в лице Национального совета спасения (или лично Корнилова), потом разворот на 180 градусов, обвинение в мятеже, арест и дальнейший развал. Но всё это будет чуть позже, а книга эта — о Брусиловском прорыве, который к революции 1917 года, увы, остался уже в прошлом…

ПОЭТЫ НА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

В самом начале революции я твердо решил не отделяться от солдат и оставаться в армии, пока она будет существовать или же пока меня не сменят. Позднее я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило.

Алексей Брусилов

Не бросать своего народа — в этом призыве судьба всякого солдата-патриота и поэта-гражданина. Лирик фронтового поколения и тонкий литературовед Сергей Наровчатов повторял: «Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но мы создали гениальное явление — фронтовую поэзию Великой Отечественной». Да, этому феномену — поэзии окопников, лирике младших лейтенантов, песням молодых ветеранов — посвящены тома исследований, библиотеки книг и диссертаций. Про Первую мировую, как ни называй её Отечественной — такого сказать нельзя. Даже война с Наполеоном 1812 года ярче и звучнее отозвалась в русской поэзии. Но всё-таки в книге про славные боевые страницы нельзя обойти тех чувств и раздумий, которые, как всегда было на Руси, ярче всего отразились в поэзии. Сам герой этой книги — генерал Брусилов был отличным педагогом и воспитателем не только потому, что долгое время возглавлял подготовку высших кавалерийских кадров, изучая и закаляя характеры подчинённых, но и благодаря тому, что как образованный и умнейший человек понимал, насколько важно уловить настроения в воюющей многонациональной армии, среди мирного разноплеменного населения, включая завоёванное, благодарное или злопамятное.

Особенно его, конечно, заботило моральное состояние войск и просто элементарное просвещение солдат. Недаром он возмущался никчемной работой царского агитпропа, как мы сегодня бы сказали: «Еще хуже была у нас подготовка умов народа к войне. Она была вполне отрицательная… Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову — как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя.

Что сказать про такое пренебрежение к русскому народу?! Очевидно, немецкое влияние в России продолжало оставаться весьма сильным. Вступая в такую войну, правительство должно было покончить пикировку с Государственной думой и привлечь, поскольку это еще было возможно, общественные народные силы к общей работе на пользу родины, без чего победоносной войны такого масштаба не могло быть. Невозможно было продолжать сидеть на двух стульях и одновременно сохранять и самодержавие, и конституцию в лице законодательной Думы.

Если бы царь в решительный момент жизни России собрал обе законодательные палаты для решения вопроса о войне и объявил, что дарует настоящую конституцию с ответственным министерством и призывает всех русских подданных, без различия народностей, сословий, религии и т.д., к общей работе для спасения отечества, находящегося в опасности, и для освобождения славян от немецкого ига, то энтузиазм был бы велик и популярность царя сильно возросла бы. Тут же нужно было добавить и отчетливо объяснить, что вопрос о Сербии — только предлог к войне, что все дело — в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объявить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны. Но это не только не было сделано, но даже на воззвание Верховного главнокомандующего к полякам царь, к их великому недоумению и огорчению, ничем не отозвался и не подтвердил обещания великого князя.

Можно ли было при такой моральной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах?!»

А ведь ещё Пушкин в нестареющих строфах «Бородинской годовщины» ставил больные вопросы, касающиеся именно тех окраин империи, где началась война и заострялся польский вопрос:

Куда отдвинем строй твердынь?За Буг, до Ворсклы, до Лимана?За кем останется Волынь?За кем наследие Богдана?Признав мятежные права,От нас отторгнется ль Литва?Наш Киев дряхлый, златоглавый,Сей пращур русских городов,Сроднит ли с буйною ВаршавойСвятыню всех своих гробов?

Всё предсказал гений — даже подчёркиваемое западенцами и майданниками родство с Варшавой. Но кто прислушивается в России к своим пророкам? А Брусилов это тонко чувствовал! Он продолжал свои рассуждения: «Чем был виноват наш простолюдин, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что существуют немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор — из этих умных и хитрых людей. Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине?! Не само ли самодержавное правительство, сознательно державшее народ в темноте, не только могущественно подготовляло успех революции и уничтожение того строя, который хотело поддержать, невзирая на то что он уже отжил свой век, но подготовляло также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец».