Солнечные часы - Ширли Джексон

всего лишь семнадцать, — сказала Глория, — но я точно знаю одно: мир, который находится вокруг нас, по ту сторону стены, ненастоящий. Настоящий он здесь, мы настоящие, а снаружи все как будто из картона или пластика, или еще хуже. Там нет ничего настоящего. Все вещи сделаны из чего-то другого; и все выглядит ненатуральным, непохожим на себя, и все разваливается прямо в руках. Люди тоже ненастоящие; все они — лишь бесконечные копии друг друга, все на одно лицо, как бумажные куклы; живут в домах, полных искусственных вещей, едят искусственную пищу…

— Совсем как в моем кукольном домике, — удивилась Фэнси.

— У твоих кукол маленькие тортики и бифштексы, вырезанные из дерева и раскрашенные. Что ж, люди едят торты, хлеб и печенье из ненастоящей муки, из которой убирают кучу всего, чтобы выглядело как можно лучше, и одновременно добавляют кучу всего, чтобы легче было есть; они едят заранее приготовленное мясо, чтобы не тратить время на готовку, а быстренько разогреть; они читают газеты, полные лжи и глупостей: сегодня им говорят, что от них скрывали правду ради их собственного блага, а завтра им говорят, что от них скрывали правду, потому что на самом деле это была ложь, а на следующий день им говорят…

Фэнси засмеялась.

— Похоже, ты ненавидишь все вокруг.

— Я не хочу быть куклой в кукольном доме, это я тебе точно могу сказать. Мне всего лишь семнадцать, но я уже многому научилась, поверь. Все, что эти люди знают о любви и нежности, они черпают из песен или читают в книгах — вот почему я рада, что мы сожгли все книги здесь. Теперь никто не сможет их прочесть и вспомнить одну сплошную ложь. Ты упомянула о танцах и вечеринках? В них тоже больше нет радости: когда танцуешь с юношей, он смотрит через твое плечо на другого юношу, и единственные настоящие люди — лишь тени на экранах телевизоров.

— Если бы я тебе поверила, то все равно хотела бы все попробовать сама, — возразила Фэнси. — Но я тебе никогда не поверю, пока не выйду туда и не увижу все своими глазами.

— Ничего там нет, — твердо отрезала Глория. — Это ненастоящий мир, там нет ничего, кроме картона и беды.

Подумав минутку, она добавила:

— Будь ты лжецом, вором, извращенцем или просто больным человеком, в этом мире ты сможешь получить все, что угодно.

Фэнси склонилась над кукольным домиком.

— А мне все равно, — заявила она. — Я не боюсь плохих людей и опасности тоже не боюсь.

— Но ведь там и хороших нет! — беспомощно воскликнула Глория. — Там одни лишь усталые, злые и уродливые — уж я-то знаю!

Первый мистер Хэллоран в ходе своей вечно занятой жизни привык руководствоваться различными максимами, подходящими по контексту. «Тише едешь — дальше будешь», — любил говаривать он, «Нет предела совершенству» или «В гробу карманов нет». Армия архитекторов и ландшафтных дизайнеров, все, как один, отказались украшать дом мистера Хэллорана изящно нарисованными, вырезанными и выгравированными сентенциями, однако во многих случаях шли на компромисс с его страстью к успокаивающему присутствию хороших советов. Мистер Хэллоран (державший на письменном столе копию киплинговского «Если» в рамке) полагал, что любой живой душе полезны бодрящие изречения, напоминающие о здравом смысле, и лишь тактичное вмешательство молодого человека (племянника главного архитектора), получившего степень магистра по английской литературе в Колумбийском университете, предотвратило окончательный разрыв между мистером Хэллораном и главным архитектором: последний объявлял, что скорее умрет, чем увидит, как стены его творения марают такими избитыми фразами как «Старый друг лучше новых двух», а первый с упорством, в принципе характерным для его личности, перелистывал сборник известных цитат и вопрошал, на чьи деньги, в конце концов, строится дом? Так вот, молодой человек, получивший степень магистра по английской литературе в Колумбийском университете, предложил мистеру Хэллорану слегка подкорректировать его максимы, добавив им большего изящества и поэтики, дабы пощадить тонкие чувства архитектора; в любом случае, смысловая разница практически незаметна, и самая суть поговорки «В гробу карманов нет» прекрасно передается цитатой «Когда жить, если не теперь?»

Так и возникло множество элегантно позолоченных изречений на стенах дома мистера Хэллорана — неэффективных, разумеется (несмотря на киплинговское «О, если…» в рамочке на столе, мистер Хэллоран посвятил свою жизнь приобретению исключительно денег); и тем не менее люди, живущие в Большом доме, давно привыкли обедать под лозунгом «Пусть лишь достойные украшают этот праздничный стол» или просыпаться под бодрым «Вставай, вставай, гони постыдный сон, парит на крыльях света Аполлон»[19], или даже «Навстречу лучшему стремись — таков мой жизненный девиз!», или подниматься по ступенькам лестницы, читая по дороге «Когда жить, если не теперь?»

Когда студент, чрезмерно увлеченный идеей Строберри-Хилл[20], предложил мистеру Хэллорану возвести на участке грот, последний в первую очередь — еще даже не сделав попытки выяснить, что, собственно, такое грот, для чего это нужно и что для этого потребуется (раз оно существует, значит, и ему нужно), — задумался о подходящих изречениях, призванных украсить стены грота. Согласно его смутным представлениям, в гроте должно быть чарующе прохладно в жаркую, душную погоду, а посему решение родилось довольно быстро. «Не страшись впредь солнца в зной»[21], как бы подразумевал грот, и в этом плане мистер Хэллоран твердо стоял на своем.

Студент утверждал (возводя при этом напраслину на Хораса Уолпола), что грот — вовсе не грот, если не выходит к озеру, и мистер Хэллоран, у которого уже имелся искусственный пруд в саду перед домом, отправил строителей копать озеро в дальнем конце участка; в двух местах оно натурально касалось стены. Грот построили из камня рядом с озером, сверху насыпали земли и засадили травой и цветами в больших количествах; внутри, как и планировалось, синей краской с капелькой позолоты изобразили надпись: «Не страшись впредь солнца в зной». Общий вид грота был достаточно живописен, хотя его гораздо больше украсило бы присутствие дам, отдыхающих после прогулки верхом по пересеченной местности («Ах, сколько же