Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир

Однако этой детали не суждено было стать достоянием гласности. Не суждено никогда…

* * *

Медсестра Катя бережно, чуть дыша, накладывала повязки на кровоточащие раны Дмитрия Филдина. Кто бы смог наложить такую повязку, думал пострадавший, чтобы перестала кровоточить душевная рана? Впрочем, как и любая другая, душевная рана постепенно затянется, останется рубец — не более того. Приход Марии Петровны, в прошлом Мери, словно внезапный ураган, оставил после себя разрушительные следы. Даже не столько в физическом, сколько в духовном отношении. У кого-то потери измеряются каплями пролитой крови, у кого-то — нескончаемым потоком слез. А тут еще и Полина… Дочь Швайковского — с ума можно сойти! Насколько в этом безумном мире все переплетено и взаимосвязано, хотим мы того или не хотим…

Обескураженный писатель молча наблюдал за другом, пребывая в полнейшем смятении. После шока, который сейчас пережил, Швайковский, кажется, утратил способность хоть что-то понимать, совершенно лишился самоконтроля и, накручивая на палец седую прядь, казался раздавленным и потерянным. Он не привык к подобным катаклизмам, вернее, уже отвык от бурных всплесков эмоций, — то были дела давно минувших дней, разудалые времена его писательской молодости. Теперь он маститый художник, известный диссидент, всеми уважаемый человек и гражданин с весомым, если не сказать, общенародным авторитетом. Как все это может повлиять на его карьеру? На его творчество? На взаимоотношения с друзьями, издателями, видными правительственными чиновниками и депутатами? Эта женщина, как ее… Мери, чего доброго потребует солидную компенсацию, затеет в прессе визгливую склоку с привлечением брошенной отцом дочери. Дочери? Боже, сколько их у него?! Они, будто семена экзотических цветков, разбросаны и благополучно произрастают по всему белу свету и… это обстоятельство опять-таки не в его пользу. Хотя, как посмотреть — плодовитость в творчестве не помешала ему стать плодовитым в жизни. Наоборот! Одно постоянно дополняло другое. И вот, очередное, которое уже по счету, обретение отцовства…

Вошел невозмутимый Вездесущинский:

— Те две базарные бабы, особенно мать Полины, после разговора с нашим начальством дали честное благородное слово больше сюда носа не казать и, вообще, уважаемый Генрих Иванович и вы, Дмитрий, можете быть совершенно спокойны — наглые хамки никогда не встанут на вашем пути. Занимайтесь своими делами, господа. Еще раз тысяча извинений!

Вездесущинский жеманно раскланялся и вышел.

— Все в порядке, — сказала Катя. — Через пару дней повязки снимем. Выздоравливайте!

— Спасибо вам, — поблагодарил больной. — Если встретите Полину… попросите ко мне зайти. Буду очень признателен.

— Постараюсь, — ответила медсестра.

Оставшись наедине со Швайковским, Филдс спросил:

— Ты как?

— Как видишь… Пока еще не тронулся умом от всей этой душераздирающей кутерьмы.

— Значит, Полина твоя дочь… — сам себе сказал Филдс. — Дашь им денег?

Швайковский, помолчав, встрепенулся:

— Психотерапевт просил меня ознакомиться с твоей рукописью. Черт знает что! И ты навострился в писатели?!

— Вроде бы…

— Станешь печататься как «Николадзе-Нидворадзе»?

— Еще не решил.

— Честно скажу, уже при первом нашем знакомстве я понял, что ты подсадной.

— Вот как?

— И подыгрывал тебе насколько возможно.

— А когда в Штатах встретился с президентом — тоже подыгрывал?

Швайковский, натужно захохотав, взял с тумбочки рукопись книги и быстро стал просматривать страницы:

— Очень… даже очень любопытно. Собственно, сейчас этим занимается каждый второй.

— Ты о чем?

— Вот об этом, — он ткнул пальцем в рукопись. — Люди, словно с цепи сорвавшись, бросились в большую литературу. Погляди, что происходит! Бывшие менты, киношники, политики, номенклатурщики, зеки, да все, кто не попадя, вдруг обнаружили в себе Божий дар писателя! Откуда-то взялась несметная куча талантов! Где ж они раньше пропадали? И вот, этакая лавина всяческой детективной и прочей пошлятины внезапно обрушилась на голову ошарашенному читателю…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Постой, Швандя, — прервал его Филдс. — Вездесущинский говорил, что ты пишешь, в основном, детективы.

— А что прикажешь писать? Да, я выпекаю детективы и слезливые мелодрамы, словно блины, добросовестно смазывая их порнухой. По другому — никак! Заурядному читателю достаточно красивой лжи, а умному нужна умная ложь. Что нынче в моде? Все что угодно, только не правда! Когда она, правда, была в моде? Ни-ког-да! Она не нужна ни сытому бизнесмену, ни голодному врачу, никому. Человек боится правды как огня, он упрямо ищет добротную, занимательную, ладно скроенную ложь — лишь бы уйти, убежать от напрягов действительности, от истины, в конце концов, от самого себя. И находит эту ложь на книжном развале, по телевизору, да повсюду! Нищий умильно смакует, как плачут богатые, богач радуется, что пуля киллера летит не в него. Это наша теперешняя жизнь. Это — наш выбор. Мы сказали «да» перестройке и демократии, а взамен получили дремучий капитализм. Не все, конечно, но большинство. То большинство, которое сейчас молча жует жвачку под названием «Райское наслаждение» с привкусом обычного дерьма и принимает ее за продукт высшего качества. И не без моей помощи, заметь.

Швайковский, обнаружив, что рукав его пиджака повис, попытался хоть как-то приладить кусок оторванной материи:

— Вот… в попытках залатать собственную судьбу и проходит жизнь.

Сейчас всякий человек, достигший какого-то уровня в обществе думает о другом только в той мере, в какой тот, другой, может быть ему полезен. не больше!

Филдс медленно произнес:

— Ты очень изменился.

— А ты… размяк и подобрел, — заметил Швайковский. — С чем здесь лежишь, с инфарктом? Я уже два на ногах перенес. Что у тебя с ногами?

— Не воспринимай доброту как слабость.

— Да я в том смысле, что ты пополнел…

Друзья замолчали, оставаясь при своих мыслях.

— Кому сейчас нужны твои «Заметки диссидента»? — нарушил молчание Филдс. — А помнится, у всех на устах только и было: Швайковский, русский классик, советский диссидент! Сколько ты прожил в Штатах?

— Лет пятнадцать.

— Вот видишь… Ты кинул Россию, безбедно жил за границей и, возвратившись назад, разродился нашумевшей статьей «Как обустроить нашу лапотную?».

— Еще бы! Статья получила огромный резонанс: общество буквально всколыхнулось от совковой спячки, меня забросали письмами…

— А результат? Твои проекты давным-давно забыты, и «лапотная» обустраивается совсем по-другому, по-своему.

Швайковский приосанился, — в рваном пиджаке с гордо поднятой головой он выглядел жалким и смешным.

— Зато я сделал себе имя! — не без апломба произнес он. — Я у всех на слуху, со мной считаются. Когда захочу — поработаю, когда пожелаю — отдохну. За меня трудится мой личный авторитет! Кстати, на днях звонила наша эстрадная примадонна Анна Усачева и жаловалась, что устала от собственной популярности — это ох какая тяжелая ноша, не думай. Просила совета, как обустроить новую восьмикомнатную квартиру.

— Искренне сочувствую.

— Так-то, вот, — заключил Швайковский и, будто встрепенувшись, пробормотал: — Однако я засиделся. Ты, старина, давай, позванивай. Вижу, дела твои совсем плачевны, но ничего — прорвемся. Не впервой…

— Как твоя забубенная супруга? — спросил вдогонку Филдс.

— Давным-давно в Израиле, — уже в дверях отозвался писатель, — Нашла какого-то зубного техника, очень талантливого, раскручивает его в качестве драматурга.

Махнул на прощанье рукой и исчез…

На следующий день Дмитрий Филдин получил от полковника Сомова паспорт.

— Теперь вы гражданин великой России, — сказал Сомов и поинтересовался: — Вы католик?

— Наверное. А почему вы спрашиваете?

— Православным стать не желаете? Все-таки, россиянин…

Молчание Филдса он расценил как знак согласия:

— Ну, и отлично! Пригласим батюшку — он прямо в палате вас окрестит.