Опричнина - Александр Зимин

Как видим, этот рассказ не согласуется с известием Шлихтинга-Мартина Бельского о «заговоре 1567 г.». Во-первых, по Штадену, заговор земских возник после казни И.П. Федорова. Во-вторых, Штаден говорит не о переходе на сторону польского короля, а о стремлении поставить на престол князя Владимира. Штаден в данном случае сближается с автором Пискаревского летописца, где говорится, что «стали уклонятися князю Володимеру Андреевичи»[1330]. Наконец, в-третьих, упоминание о «договоре» скорее согласуется с рассказом новгородской летописи о начале похода 1569–1570 гг. на Новгород: подложное «челобитье», состряпанное Петром Волынцем в Софии (в нем якобы изложено «всех новгородцев желание со всем уездом королю оному поддатся»)[1331], может быть сопоставлено с «договором» недовольных земских людей.

В приведенных рассказах не все, однако, ясно. Почему, например, царь на протяжении трех лет казнил виновных в измене, когда он мог расправиться с ними сразу: ведь их список был у него под рукой. Странно также, что Иван IV не подверг наказаниям уже в 1567–1568 гг. Владимира Старицкого, И.Ф. Мстиславского и И.Д. Бельского за их участие в «заговоре». Наконец, совсем необъяснимо полное умолчание о «заговоре» Таубе и Крузе, входивших в опричнину, т. е. как будто весьма осведомленных лиц. Нет никаких сведений о «заговоре» И.П. Федорова и в русских источниках, и у Курбского. Рассказ Мартина Вельского раскрывает перед нами политические расчеты польского короля в начале его похода, полагавшегося больше на поддержку московской аристократии, чем на военные успехи[1332]. Сообщение Шлихтинга, адресованное Сигизмунду II, учитывает эти надежды польского монарха, приводя их в соответствие с официальной версией русского правительства о причинах казни «изменников».

Словом, все рассказы иностранных авторов о «заговоре» И.П. Федорова передают лишь разнообразные слухи об изменах, распространявшиеся в России и за ее пределами. Сами они не дают еще оснований считать, что эти слухи соответствовали реальным фактам.

События осени 1567 г. можно восстановить примерно так: Сигизмунд II Август, готовя поход на Полоцк, стремился отвоевать земли, захваченные незадолго до этого Иваном IV. Особенную опасность он видел в тех выстроенных русскими в 1566–1567 гг. крепостях (Ула, Копье и др.), которые служили для России оборонительным поясом на западе и вместе с тем плацдармом для наступления в глубь Литвы. Польский король рассчитывал также на поддержку со стороны московской вельможной оппозиции опричнине. Побег в Литву Курбского и его сподвижников, казалось бы, давал для этого некоторые основания.

Польский король выступил с войском, которое по одним данным, насчитывало 60 тысяч человек (Кельх)[1333], а по другим — даже 100 тысяч (Стрыйковский)[1334]. По более точным сведениям, в войске было около 47 тысяч человек[1335]. С 20 октября по 21 ноября Сигизмунд-Август пробыл в Лебедеве, далее двинулся на юго-восток. С конца ноября до середины декабря он находился в Радошковичах, а затем, отправив войско в Борисов, Сигизмунд перебрался в Койданы, где находился до 18 января 1568 г.[1336]

С целью подготовки почвы среди той части московской знати, которая вышла из литовско-русских родов, в Москву еще до выступления в поход был направлен с доверительными письмами короля к московским вельможам Козлов. Ответа король, очевидно, не получил, Козлов же, как уже говорилось, был казнен[1337]. Недостаточно тщательная подготовка похода и опасное движение польско-литовских войск по направлению к Полоцку лишили Ивана IV надежды добиться победой над Ливонией того, чего он не смог получить дипломатическим путем. Вернувшись с театра военных действий, царь и решил найти виновников постигнувших его неудач. Одной из причин провала похода в Ливонию было то, что посошные люди не обеспечили своевременную доставку артиллерии. Когда царь вернулся из Великих Лук, опричники по его приказу казнили известного дьяка Казарина Дубровского (очевидно, 12 декабря)[1338] по обвинению в получении посулов с княжат и детей боярских, в результате чего «перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов»[1339]. Казарин Юрьев сын Дубровский, происходивший из среды новгородских детей боярских[1340], уже в 50-х годах был большим дьяком и вместе со своим сыном Романом числился дворовым сыном боярским по Москве[1341]. В 1554–1557 гг. он служил дворцовым дьяком в Новгороде[1342]. В 1558–1559 гг. Дубровский считался московским дьяком, принимал участие в посольских делах[1343]. В 1564–1565 гг. он уже сделался одним из астраханских воевод[1344]. Наконец, в 1566 г. он вместе с Никитой Фуниковым, находясь на Казенном дворе, принимал крымских и ногайских послов[1345].

Царь не ограничился только расправой с Дубровским. На память ему пришли письма короля Сигизмунда к московским вельможам. «При возвращении своем в Москву, — сообщает Шлихтинг, — в то время, когда польский король, разбив лагерь у Радошковиц, желал преследовать его с войском, тиран счел подозрительными для себя некоторых из воинов и среди других князя Иоанна Петровича»[1346]. Судя по Шлихтингу, на И.П. Федорова постарались возвести самые нелепые обвинения И.Д. Бельский и И.Ф. Мстиславский (всем троим писали в 1567 г. польский король и гетман Ходкевич). Это было сделано, возможно, с целью отвести от себя всякие подозрения (тем более что самого Федорова в Москве не было: он находился в Полоцке). К ним присоединился и Владимир Старицкий, долгие годы пребывавший в страхе за свою жизнь. Участь Федорова была решена.

И.П. Федоров вызывал подозрения царя не только тем, что к нему писал польский король[1347], но и всей своей политической деятельностью.

Иван Петрович Федоров происходил из старинной боярской фамилии, обосновавшейся при великокняжеском дворе еще в начале XIV в. У внука известного боярина Акинфа Гавриловича Андрея Ивановича было восемь сыновей; из них вторым по счету был Иван Хромой, четвертым — Иван Бутурля и восьмым — Михаил[1348].

Внук Ивана Андреевича Хромого и дед И.П. Федорова Федор Давыдович уже в 1475–1477 гг. был видным боярином при дворе Ивана III[1349]. Федор Хромой, как, впрочем, и его отец, владел землями на Белоозере[1350], которые позднее унаследовал И.П. Федоров. Его двое детей — Григорий и Петр принадлежали к числу известных деятелей времени Василия III. Г.Ф. Давыдов к 1501 г. стал окольничим, а к 1506 г. — боярином[1351]. В 1507–1509 гг. он наместничал в Новгороде, где в 1508/09 г. заключил перемирие со Швецией[1352]. Вел также переговоры с Литвой и переписывался с литовскими представителями[1353]. Его называли старшим среди бояр. Последние сведения о нем относятся к 1521 г.[1354] Падение его относят примерно к тому же времени, что и его сподвижника Юрия Малого. Его младший брат П.Ф. Федоров сделался одновременно с ним окольничим (в 1501 г.), но боярское звание так и не получил, сравнительно рано сойдя с исторической сцены (последний раз упомянут в источниках в 1509 г.)[1355]. Петр Федорович женился на дочери ярославского князя Семена Романовича[1356]. Возможно, этим обстоятельством объясняется давняя близость его сына к А.М. Курбскому.

Более громкой была судьба потомства младшего сына Андрея Ивановича Михаила. Федор Михайлович Челядня сделался боярином Василия Темного и получил от него еще до 1451–1456 гг. в вотчину земли Бежецкого уезда[1357]. В 1462 г. он выполнял важную дипломатическую миссию московского правительства, будучи послан великим князем в Новгород[1358]. Он же являлся одним из лиц, ведавших судом по земельным делам[1359], и вместе с Иваном Юрьевичем Патрикеевым подписал в 1461/62 г. духовную Василия II[1360]. Умер Ф.М. Челядня вскоре после вокняжения Ивана III[1361].

Боярин Петр Федорович Челяднин промелькнул в источниках 70-х годов XV в.[1362] О его сыне Иване Петровиче до нас вовсе сведений не дошло, вероятно, в связи с его ранней смертью. Зато дети Андрея Федоровича при Василии III были виднейшими деятелями. Боярин и конюший (с 1508 г.) Иван Андреевич Челяднин после взятия Пскова в 1510 г. некоторое время был там наместником[1363], в 1514 г. он попал в плен во время битвы под Оршей и в 1516 г. умер на чужбине. Его брат, Василий Андреевич, примерно к 1507 г. стала дворецким, а в 1513 г. получил еще и боярское звание. Он также умер в начале 1516 г. Женат он был на сестре И.Ф. Телепнева-Оболенского, временщика в годы регентства Елены Глинской. Сын Ивана Андреевича Иван (шурин князя Ю.В. Глинского) только в 1539 г. унаследовал звание конюшего и боярина и, очевидно, около 1541 г. умер. Его сестра была замужем за Д.Ф. Бельским.