Счастье момента - Штерн Анне

Глава 28

Выдержки из дневника

Психиатрическая лечебница, пригород Бранденбурга

18 февраля 1917 года

Холод сковал землю подобно тому, как злой тюремщик сковывает заключенных в ледяные кандалы. Мы промерзли до костей, а угля не хватает, чтобы согреть больничные казармы. Дома тоже стоит холод. Вчера ночью температура за окном опустилась ниже двадцати. Малышка Хильда спит в нашей постели, вместе мы пытаемся хоть как-то согреться.

Страшно представить, каково солдатам, которые сейчас на передовой…

Стыдно сказать, но за время, прошедшее с последней записи, еще несколько пациентов умерли от голода. В этом году у нас семнадцать смертей, большинство – от недоедания.

Один из этих семнадцати был мне особенно дорог. Отчасти в его смерти виновата я. Я плачу о нем, когда никто не видит.

Речь о том самом солдатике, который передал мне письмо для родных. Главный психиатр решил, что, судя по симптомам, бедняга должен пройти курс электрошоковой терапии, поэтому я отвела его в процедурный кабинет, где ждал врач с уже приготовленной аппаратурой.

Я не раз слышала слова врачей о том, что электрошоковая терапия необходима, что мы оказываем больным милость, поскольку только сильная боль может проникнуть сквозь туман невроза и тем самым излечить больного. Как нам, медсестрам, сказали: важно застать пациента врасплох. Только неожиданная боль может приостановить тремор.

Я присутствовала на некоторых лечебных процедурах – ассистировала врачам – и с трудом выносила крики пациентов, но врачи настаивают на том, что боль необходима. Мне внушали, что нужно быть беспощадным, потому что если прервать терапию посреди сеанса, то все усилия пойдут прахом. Когда разряды тока кажутся неэффективными и пациент умоляет нас остановиться, необходимо увеличить силу разрядов. Подчас сеанс должен длиться аж пять минут без перерыва.

Когда я привела солдатика в процедурную, он от одного вида электрического аппарата впал в панику. Он дрожал и потел, но мы привязали его ремнями к кушетке и подключили электроды к вискам. Я сказала:

– Это доктор Фридберг, он врач. Он вам поможет. Все будет хорошо.

И мы включили ток.

Мне никогда не забыть выражение его лица и отразившиеся на нем агонию и страх! Когда доктор Фридберг начал снижать заряд, я увидела, что стрелка стояла выше девяноста вольт. Вздрогнув, я повернулась к солдатику, который безвольно обмяк. Тот прошептал:

– Я умираю.

Я хотела было успокоить его, потому что верила, что все будет хорошо. Но затем его лицо осунулась, а сердце у меня под рукой остановилось. Он был мертв.

Доктор Фридберг тоже выглядел потрясенным, но быстро взял себя в руки и сказал лишь:

– Одним невротиком меньше. А то развелось их…

Я обмыла мертвеца и позвала гробовщика. Вскрытие никто проводить не стал, а семье сообщили в письме, что он умер от слабости и истощения.

Я не могу забыть этого солдатика. Слово «слабость» кажется насмешкой: он не был слаб, у него было крепкое телосложение, он голодал меньше многих других и больше всего на свете хотел вернуться домой, к семье. От горя мне парализует руки и разум, я с трудом могу сосредоточиться на своей работе, потому что все время думаю о нем.

Его жизнь стоила так же мало, как та монетка, имя которой он носил.

Глава 29

Понедельник, 12 июня 1922 года

Матушка во дворе выбивает ковер, висящий на перекладине. Густа стоит рядом, теребя руки, она выглядит смущенной. Матушка снова и снова бьет молоточком по ковру, ругая служанку на чем свет стоит. «Гляди внимательно, глупая девчонка! Вот как это делается! Сильнее надо, сильнее!» Хульда наверху, в своей комнате, выглядывает из-за шторы. Она не понимает, почему у матушки такие белоснежные волосы, она же еще совсем молодая… Внезапно матушка забывает про ковер и с перекошенным от ярости лицом начинает лупить Густу. Густа рыдает, поднимает залитое слезами лицо наверх и смотрит на нее, Хульду, которая словно приросла к месту. Хульда не может вздохнуть, потому что внезапно видит не круглое, немного простодушное, но полное любви крестьянское лицо Густы, которое она прекрасно помнит, а свое собственное. Густа – это Хульда, матушка бьет ее, как одержимая, и шлепки по коже звоном отдаются в ушах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

С трудом разлепив глаза, Хульда увидела перед собой темноту и села. Сон развеялся, от него не осталось ни следа, но стук остался. Хульда все еще его слышала.

Кто-то стучал в дверь. Сначала Хульда испуганно подумала, что забыла о пациентке, которая должна была родить, но потом поняла, что таких у нее нет. Кто же тогда стоит за дверью посреди ночи?

Тело сковал страх.

– Кто там? – хрипло спросила она и откашлялась. Потом босиком подкралась к двери, зажгла газовую лампу. От ее теплого свечения сразу стало чуточку спокойнее.

– Кто там? – повторила она уже решительнее.

– Галина, – раздался шепот из-за двери.

Хульда остолбенела. Зачем она понадобилась привратнице дворца желаний?

– Вы одна? – вполголоса спросила она.

– Да. Впустите меня, я торчу здесь уже целую вечность, – прозвучал ответ.

Хульда почувствовала смесь веселья и негодования. Как этой нежданной гостье, явившейся сюда посреди ночи, вообще пришло в голову жаловаться?

Она осторожно приоткрыла дверь на ширину щели. В темном коридоре и правда стояла светловолосая женщина из заведения Педро. Хульда заглянула Галине за спину, чтобы убедиться, что с ней никого нет, и только после этого впустила загадочную посетительницу. Потом заперла дверь и вопросительно посмотрела на женщину.

– Что вы хотите?

Осознав, что стоит в одной ночной рубашке, Хульда скрестила руки на груди. Внезапно ей стало холодно. Она торопливо схватила шерстяной платок, завернулась в него, потом взяла котелок и наполнила водой. Включила маленькую конфорку, поставила котелок на огонь и поискала, во что бы заварить чай.

«Как странно, – подумала Хульда. – Похоже, всему виной мое воспитание». Вот и сейчас она собиралась напоить чаем подозрительную женщину, которая ворвалась к ней посреди ночи и чей спутник чуть было не изнасиловал ее, Хульду, несколько дней назад. «Но в наше время чашка чая – это все равно что оливковая ветвь».

Галина села на край кровати, словно они с Хульдой были давними подругами. Она ничего не говорила, пока Хульда готовила чай, а потом взяла протянутую чашку, подняла глаза и спросила:

– У вас не найдется к чаю чего-нибудь покрепче?

Хульда растерянно уставилась на нее, а потом задумалась.

– Кажется, у меня где-то оставался коньяк, – сказала она, пошарила рукой под кроватью и вытащила оттуда покрытую пылью бутылку, которая была еще наполовину полной. Хульда открыла бутылку, щедро плеснула коньяк в протянутую чашку и, немного поколебавшись, налила его и в свой чай. Потом села напротив кровати, на стул, со спинки которого свисало ее вчерашнее платье.

– Выкладывайте, – велела она и сама удивилась своему резкому тону. Во дворце желаний Галина всего несколькими словами смогла обуздать разгневанного Педро, однако здесь и сейчас Хульда была главнее, чем эта светловолосая женщина с тонкими чертами лица и высокими скулами.

Галина подула на горячий чай, отхлебнула из чашки и ненадолго прикрыла глаза.

– Как вы вообще меня нашли? – спросила Хульда, внезапно осознав, что Галина не должна была знать ее адрес.

Наконец-то непроницаемое лицо ночной посетительницы дрогнуло. Она скривила красивые губы в насмешливой улыбке.

– Все в округе вас знают, госпожа Гольд, – произнесла она, раскатывая на языке букву «р». Хульда заметила акцент Галины еще в их первую встречу. Казалось, в ее почти идеальном немецком дремала полузабытая мелодия, эхо того времени, когда эти губы произносили слова на другом языке.

– Я спросила торговок на площади, знают ли они Хульду Гольд, женщину с черными, как вороново крыло, волосами, и мне сразу указали дорогу. К слову, реакция дам была… довольно сдержанной.