Павана - Кит Робертс

Ей прислали поесть, но она отказалась, упрямо сжав губы. Она чувствовала себя плохо, ее мутило. Отчаянно потянуло обратно к родимому дому, к спокойной бухте, пронзительно захотелось оказаться на твердой почве, где вещи не качаются, не выскальзывают из рук. Но о суше нечего и мечтать - вода, вода, кругом зеленая вода, которая сереет по мере того, как на солнце наползают новые тучи; хлопают и стонут канаты, а в желудке все так и ходит ходуном...

Вечером ей предложили постоять у штурвала. Она отказалась. Белый Корабль был ее мечтой - действительность убивала эту мечту.

В крохотном гальюне нельзя было даже вытянуться в полный рост. Ее вырвало - раз, другой, потом рвало уже только слизью. Вконец одуревшая, Бекки прислонилась к стенке, бессильно опустив голову, отирая рот... Поэтому слова, донесшиеся через тонкую переборку, дошли не сразу, а будто в полусне.

- Надо бы вот что сделать, капитан: накрутить ей несколько фунтов цепи на ноги - и на дно...

Другой, знакомый голос с уэлльским акцентом яростно противился. Тот самый юноша, что помогал ей утром.

- Да чего она выдаст, приятель, чего она знает-то? Бестолковая девчонка, оставьте ее в покое...

- Сворачивайте лог, - сурово приказал капитан.

- Ну что вы, честное слово...

- Сворачивайте лог!

Голова Бекки упала на руки, и она тихо застонала.

Бекки неловко выгнулась и, кое-как перевалившись через бортик, забралась на койку в своей каюте. Под одеялами был сущий рай. Она свернулась калачиком - слишком опустошенная, чтобы переживать из-за того, что одежда пропахла рвотой. Заснула мгновенно, и тут же замелькали красочные сны: лик Христа; отец Энтони в образе старого иссохшего животного шамкающим голосом раздает благословения; церковная колокольня в предрассветном мареве; уши горгульи - водосточной трубы в виде страшилища... Потом припорошенные пылью цветы во дворике их дома; крики и стоны матери на смертном одре; ощущение ледяной воды у пояса; абрис Белого Корабля, уходящего в туман... Во сне ее обступили все утраченные вещи, все былые тревоги и горести: извивающиеся морские раки, камушки на берегу, дуновение ночного ветра с моря, разорванный Большой Катехизис. Затем сон стал глубже, и теперь она разговаривала с самим Кораблем. У него был громовой раскатистый голос - и в то же время немного заикающийся и, как ни странно, цветной - голубой и сочно-зеленый. Бекки рассказала о человечках, у которых она главная опора, о том, как боролась с ветром. Она сыпала великими истинами, которые забывала, как только произносила вслух, - их тут же срывало ветром с ее губ и уносило во мрак...

Бекки проснулась от того, что кто-то осторожно тряс ее за плечи. И опять поначалу не смогла сориентироваться, где она. Корабль больше не раскачивался; в каюте горела лампа; за дверью горели другие лампы, бросая отсветы на настенное зеркало. Снаружи донесся знакомый звук: частое тихое постукивание и поскрипывание фалов на мачтах - характерный ночной шум ошвартованных у причала шхун. Бекки выпростала ноги из-под одеял, потерла глаза, так и не понимая, где же она находится. Спросить было боязно.

На столе, за которым сидели члены команды, стоял ужин: большая плошка риса, крупные креветки, грибы и яйца. Как ни удивительно, она ощутила острый голод и без дальнейших слов села рядом с тем самым бородатым парнем, который днем так горячо отстаивал ее жизнь. Бекки ела быстро и машинально, не поднимая глаз от тарелки. Все были заняты общим разговором; она радовалась, что о ней позабыли, и нарочно пригибалась, чтобы еще больше стушеваться.

Они взяли ее с собой на берег. В шлюпке у нее стало легче на душе. Моряки засели во французской прибрежной таверне, выпили несметное количество бутылок вина, угощали и ее - и скоро все пошло кругом, голоса и шумы слились в один уютный грохот. Бекки умостилась головой на коленях уэлльского юного бородача, ощущая себя в безопасности. Хмель развязал язык, и она пошла рассказывать про окаменелости на берегу, про папашу, про церковь, про то, как купалась и чуть было не утонула... Ее со смехом гладили по голове, но слов ее языка никто не понимал. Вино заливалось за пазуху, внутрь свитера, она хохотала в восторге от того, что лампы кружатся, и пусть у нее самой голова то и дело падала, веки наливались свинцом, но карие глаза метали огни.

- Эй, там, на Белом Корабле!

Бекки стояла уже на набережной - от ламп по воде бежали кривые дорожки света, народ кругом весело переговаривался, кто-то кому-то кричал, и не оставляло ощущение совсем другого мира. С Белого Корабля отвечали впрочем, кораблей было так много, что и не разберешь, откуда кричат.

Бекки была по-прежнему босиком - и ощутила лодыжками отрезвляющий холод воды, когда бесстрашно зашлепала к носу шлюпки.

- Эй, полегче, - окрикнул юный бородач. - Сколько раз тебя можно выкручивать и укладывать в постель!

Запомнилось, как голова упала на свернутые одеяла вместо подушки - это было уже в каюте; Бекки что-то бормотала сама с собой, неловко стаскивая джинсы, бросила это дело - и заснула.

Она проснулась довольно скоро - в полной темноте, с ощущением, что ее снова одурачили. Ночью корабль вышел из гавани - мутило не только от выпитого, но и от такой сильной качки, которая бывает лишь в открытом море.

А Белый Корабль и его команда, похоже, никогда не спали.

Снова звучали голоса, горели огни, шумели опускаемые паруса, что-то скрипело и стонало наверху.

- Да нет, девчонка спит...

- Берись, только осторожно, приятель...

Бекки хихикнула про себя. Звон бутылок, глухой звук поднимаемых тюков. Смех да и только. Было чего бояться - это ж просто контрабандисты!

Когда она проснулась в следующий раз, на душе кошки скребли. Непонятно почему. Она попробовала разобраться в своих чувствах - тяжкая и непривычная для нее работа. Что и говорить, ее буйные романтические фантазии о Белом Корабле не были лишены основания, однако же Бекки чувствовала себя обманутой. Так подсказывала интуиция. Перед ее мысленным взором предстала деревенская улочка, скученные темные домишки, убогая церковь. Вот священник, неслышно кого-то за что-то проклинающий, вот отец, в лицо которого въелась черная пыль, со смаком расстегивает широкий ремень... К этому всему она обречена вернуться. С мечтаниями покончено.

Да, тут-то и был корень боли. Чужая она на Белом Корабле. Была, есть и будет чужая. Бекки ощутила прилив внезапной ненависти к экипажу этого корабля, который открыл ей горькую истину. Эти свиньи должны были избить ее, изнасиловать всем скопом, чтобы она изошла кровью, обвязать ноги цепью и швырнуть в глубокое зеленое море... А они даже этого не сделали - для них она пустое место. Даже смерти недостойна по их понятиям.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});