Казанова - Ёжи Журек

— Дела при дворе не позволяют…

Да, обивать пороги, стучаться в закрытые двери, подъедать остатки с барского стола — это и впрямь занимает массу времени. Лили преданно смотрела ему в глаза. Джакомо отвел взгляд. Еще, не дай Бог, прочтет его мысли. Какое очарование, какое безыскусное кокетство! И этот чурбан с пылающими ушами рядом. Не для тебя она, малыш. Но и не для меня.

— Тетушка…

— Ах, тетушка!

— Тетушка, по-моему, за это на вас сердита.

Возможно, это предостережение, пусть даже нечаянное.

Надо быть осмотрительнее, перестать пялиться на Лили с отцовской нежностью и любопытством влюбленного одновременно, тем более — тем более! — что ни на одну из этих ролей он пока не имеет права. Лучше бы глядел по сторонам, следил, кто входит и выходит из магазина Майнля, а не прикидывал, на сколько надо поднять Котушко плату за уроки в отместку за дурацкое выражение лица и еще более дурацкие надежды. И действительное: не успев опомниться, за все заплатил сам.

Это была не тетушка, не матушка, даже не та Бинетти, которую он знал тыщу лет и — как ему казалось — узнал достаточно хорошо. Это была фурия, закутанная во множество нарядных шалей и пелерин, пушечное ядро, перед взрывом рассыпающее искры, яд, кипящий в хрустальной колбе. Что случилось? Ну, может, он и вправду в последнее время не баловал ее вниманием, но разве она не знает, сколько у него забот? Обозлилась, что он стоит с Лили? А где написано, что это запрещено? Сама небось идет с Томатисом, идиотом директором, посмевшим отвергнуть его, КА-ЗА-НО-ВЫ, пьесу? Джакомо непринужденно улыбнулся: незачем им знать, что он с ними прощается. Но расставание прошло не так, как бы ему хотелось. Из-под шалей и пелерин высунулась не по-женски крупная, сильная рука и с размаху ударила его по лицу, погасив широкую прощальную улыбку.

— Паяц.

Джакомо, никак не ожидавший такой реакции, пошатнулся и ухватился за Томатиса. Пусть только попробует усмехнуться — убьет мерзавца на месте. Однако нет. Директор театра казался по меньшей мере удивленным, если не испуганным. А Бинетти повернулась на каблуках, втянула под ворох бесчисленных пелерин Лили и опрометью кинулась к коляске. Котушко за ними. Теперь оставалось только избавиться от Томатиса и бежать на Вислу топиться. Лучше это, чем безумие. А безумие, кажется, именно так начинается. Человек перестает соображать.

— Вы уж простите нашу примадонну.

Томатис отстранил Казанову и направился было к коляске, но пробормотал, приостановившись:

— Ее бросил Браницкий. Ради этой… Катай… понимаете?

Джакомо сумел только хрипло выдавить:

— Что?

— Да, да, ради Катай. Не знали?

Теперь оставалось злиться только на себя.

— Нет.

— Ее тоже советую остерегаться. Отныне она выступает в роли девственницы, а граф — ее рыцаря. Недурная девственница из недурного борделя, нам об этом кое-что известно, а, господин Казанова?

Еще минуту назад Томатис за это фамильярное «а, господин Казанова?» схлопотал бы по роже. Но сейчас… Пусть несет что хочет, лишь бы поскорей убирался. Лишь бы оставил его наедине с собой. С собой. То есть ни с кем. Конечно, теперь многое, если не все, стало ясно: он знает, кого и чего боится Катай, может понять ярость Бинетти и даже причины, по которым этот хам с бритым затылком предпочел ей другую, но что толку? Боже правый, почему именно на него сыплются все шишки? По какому такому закону? Где справедливость?

Джакомо осторожно ощупал нос. Следующего, кто захочет его ударить, он убьет!

Собаки были тощие, облезлые, грязные. Хотя бы эта кудлатая дворняга. Только настороженно поднятые уши свидетельствовали, что в ней умерли еще не все инстинкты. Пес дрожал от страха, но желание схватить валяющийся у подножия дворцовой лестницы кусок конины пересилило, и он медленно двинулся вперед, неслышно ступая и шевеля ушами. Однако быстро забыл об осторожности: запах мяса заставил несчастного припустить бегом. Когда же он достиг середины усыпанной гравием аллеи и неподалеку от окровавленной лошадиной кости, за фонтаном, увидел, тоже окровавленные, тела своих предшественников, отступать было поздно. Громыхнул выстрел, пес закрутился волчком, взметая фонтанчики гравия, упал, попытался встать, но лапы беспомощно разъехались, голова поникла и тело замерло — беззвучно и навеки.

— Хороший выстрел. Не так просто попасть в движущуюся мишень. Хотите попробовать?

— О нет, благодарю. Я не слишком хорошо владею огнестрельным оружием.

Посол Репнин отдал ружье слуге, взял другое, заряженное.

— Вот и поупражнялись бы, воспользовались случаем. Правда, не хотите?

Издевается, подумал Казанова, ведь прекрасно понимает, в каком он состоянии. Отказался, чувствуя сухость в горле и отчаяние в душе. Точно этот несчастный пес, сам полез в смертельную западню. Только неизвестно, с какой стороны грянет выстрел. Репнин опустил ружье дулом вниз. Перегнулся через перила террасы: парадный мундир чуть не лопнул на тучном теле. Внизу началось какое-то движение. Посмотрел и Джакомо. Плечистый солдат в серой шинели подбирал собачьи трупы, точно драгоценную добычу, высоко поднимая каждый, чтобы и другие могли полюбоваться.

— Любопытная штука. Когда лежат хотя бы двое, третьего ни за что не подманишь, пока не уберут падаль. А на одного они и внимания не обращают. Странно, да? Один не в счет.

Ответа посол явно не ждал: казалось, он уже не замечал Казановы. Сбросил шубу, которую перед тем накинул на него слуга, широко раздвинул локти, словно подтверждая — важно и угрожающе — свое право собственности на все, что их окружало, взмахнул свободной рукой и замер в ожидании. За оградой сада бешено лаяли собаки.

Один не в счет? Это мы еще посмотрим. Понадобится вытаскивать шута из-под кровати или сам вылезет, если Катай его уговорит позабавиться вместе с ними? Не важно. Все равно придется его оглушить и связать. А между делом можно будет взглянуть в монаршьи очи, убедиться, что они затягиваются пеленой беспамятства. И на ее искаженное страстью личико посмотреть и всадить в ротик кляп, какой ей вряд ли когда-либо доводилось пробовать: грязную половую тряпку. Только хватит ли сил поднять этого верзилу? Джакомо напряг мышцы, будто проверяя, справится ли. Должен справиться. Другого выхода нет.

Лай внезапно умолк; в конце аллеи стоял очередной пес. Уже не такое собачье отребье, как предыдущий. Бдительно вытянутая вперед треугольная голова охотника, а не жертвы; хвост опущен, но не от страха — собака полна решимости. Могучий, видно, когда-то был кобель, да и сейчас огромные лапы и широкая грудная клетка внушали уважение. Посол от восхищения зацокал языком.

— Ну, быстрее. Давай!

Казанова отвернулся. Бессмысленная жестокость этой забавы сбила его с толку. Как с таким монстром завести разговор?! Может, лучше отказаться от своей затеи, пальнуть для вида куда попало и под любым предлогом распрощаться? Только разве сейчас придумаешь благовидный предлог? Да и второй такой случай вряд ли представится. Завтра, даст Бог, он будет далеко отсюда. По дороге подбросит в условленной место оглушенного и связанного болвана, шута, прикидывающегося Станиславом Августом, лжекороля с огромными ножищами, которые столь бесцеремонно по нему прошлись. Они, конечно, не сразу сообразят, что в руках у них синица, а не журавль. Прежде чем разберутся, он, Казанова, будет уже возле прусской границы. Надо только добыть хорошую лошадь. А первым делом коляску, но за этим дело не станет.

— Давай!

Плечистый солдат раскидал жердью кровавые ошметки. Пес двинулся вперед, но не помчался, как оголодавший безумец, кратчайшим путем к цели. Чуя опасность, ставил лапы на землю осторожно, точно ступал по тончайшему шелку, а когда уже, казалось, прямиком устремился к своей погибели, под пулю мясника в генеральском мундире, внезапно повернул и нырнул в обрамляющий аллейку густой кустарник. Бурая спина с минуту мелькала среди веток, потом исчезла, потом снова появилась, уже дальше. Репнин выругался, перегнулся через балюстраду. Достаточно было меткого пинка в могучую задницу, и на свете стало бы одним негодяем меньше. Наверняка зад бы перевесил, и посол врезался лбом в мраморные ступени. Но нет. Чтобы спастись, нужно вести себя, как этот пес: умно, хитро, изворотливо.

Итак, не по тракту, а кустами, полями, лесом. Вперед, вбок, назад. Мелькать то там, то сям. Кружить, петлять, заметать следы. То мчаться опрометью, то затаиться в каком-нибудь укромном месте. И не во Вроцлав держать путь, нет. В Гданьск. Пускай сколько влезет размахивают своими пугачами, обшаривают взглядом кусты, сыплют проклятиями и перегибаются через балюстраду. Как только он отсюда вырвется, ищи, ветра в поле.

Пес, преследуемый криками невидимой с террасы прислуги, снова выглянул из кустов. Он уже приблизился к цели, но чтобы ее достичь, чтобы вцепиться в кровавую сладостную добычу, оставалось преодолеть еще с дюжину метров открытого пространства — покрытую гравием площадку, на которую его предшественник выехал на развороченном брюхе. Произошло чудо, а может, это был заученный маневр: пес отскочил назад, но тотчас резко повернул обратно и зигзагами, прыгая из стороны в сторону, помчался вперед.