Казанова - Ёжи Журек

Однако, искусно изображая возбуждение, ураган страстей, подогреваемый злобой и жаждой мести, он по-настоящему распалился и вскоре убедился, что и она оттаивает. Засопела — тихо, потом громче; ноги, дивные ноги взметнулись, аж посыпались искры и предостерегающе зазвенели стекла в дверце. Однако большего ему не дано было добиться. Едва он уткнулся лицом в ложбинку между обнаженными грудями, а рука потянулась к ощутимо твердеющей печатке, готовой скрепить договор о том, что Катай именовала дружбой, как она крепко обхватила его голову и пробормотала что-то невнятное.

— Что?

— Все, что захочешь, Казанова. Но только один раз. Не жаль упускать случай? Приходи вечером, после спектакля.

Он еще мог сдержаться. Так, значит, она повернула. Продолжение комедии?

— А потом?

— Потом мы обо всем забудем.

В ее голосе не было иронии, но и желания исполнить обещанное не чувствовалось. Боится, явно боится за свою шкуру. Кто-то ей угрожает — кто-то, гораздо более могущественный, чем случайный любовник, которым он даже не успел стать. Кто? Уж наверно, не жалкое подобие короля, пародия на настоящего мужчину, гора мяса, неспособная жить собственной жизнью.

— Это еще почему?

— Потому что я тебя об этом попрошу.

А если она боится самого короля? Государю могут быть небезразличны похождения его двойника. А возможно, и собственной любовницы. Один черт и даже не черт, а сам сатана знает правду. Комедия ошибок, как у почтенного Гольдони[33]. Только для него, Джакомо Казановы, не нашлось подходящей роли. Шут с петлей на шее? Притом с петлей, которая с каждой минутой затягивается все туже. Нет, в этой пьесе нету таких ролей. Комедия ошибок. Минуточку… Боже, да это же блестящая идея, наилучший выход, путь к спасению. Как он раньше не сообразил. Чтобы избежать печальной участи шута или висельника, нужно разыграть комедию ошибок. О святой Разум, о великий Карло! Спасибо вам, мои спасители. Теперь ему ясно не только, что надо делать, но и как.

Холод кольнул в грудь, и Джакомо на мгновенье оцепенел, но тут же расправил плечи, привел себя в порядок, набросил на Катай шубу. Сейчас он снова салонный дамский угодник, лучший в мире любовник, король жизни, думающий только об удовольствиях. Слегка усмехнувшись, поглядел Катай прямо в лицо, увидел, как тревога в ее глазах сменяется удивлением, а затем и радостной готовностью, и проговорил быстро и почти весело:

— Хорошо. Но и я ставлю условие. На этот раз под кроватью будет он.

Прутиком, отломанным на ближайшем сквере, Джакомо соскреб грязь с башмаков и вернулся на главную улицу. Катай предлагала его подвезти, но он предпочел не рисковать. Хватит с него неслучайных случайностей. А уж эта последняя… Однако — вот потеха! — спасет его та, что хотела погубить. Это будет его местью, его триумфом. Возможно, через несколько дней все будет вспоминаться как кошмарный сон. Где? В Кракове, Гданьске, во Вроцлаве? От Кракова рукой подать до Вены, но в Вене его последнее время не слишком жаловали. Уж лучше Вроцлав, при дрезденском дворе есть друзья. А Гданьск? Морем можно добраться куда угодно. И до границы оттуда всего ближе. Надо это хорошенько обдумать. Еще немного времени у него есть. До вечера.

Теперь ему все нравилось: пестрая уличная толпа, зазывные крики торговцев, оживленное движение, гомон. Боже, эти люди не знают, что он вольная птица, бесплотный призрак: кажется, идет в толпе себе подобных, перепрыгивает, как другие, через лужи, огибает, как все, островки талого снега, а на самом деле далеко отсюда скачет на резвом коне, прижавшись к гриве, разбрызгивая ручейки, перепрыгивая через канавы и обветшалые изгороди, и ноздри щекочет резкий запах лошадиного пота, а грудь разрывает сатанинский хохот от радости, что все удалось, что он победил, что обставил всех, как последних глупцов.

Комок грязи шмякнулся прямо на колено, оставив мокрое пятно. Мимо бешеным галопом промчался какой-то офицер на каштановом жеребце, высоко задравшем хвост. Merde! Разбой среди бела дня. Чуть его не раздавил, негодяй. Набить мерзавцу морду! Или нет, мало! Вызвать на дуэль. Все равно мало! Швырнуть в корыто с грязью, пусть попробует на вкус. Он сам уже пробовал. Поплевав на платок, Джакомо стал оттирать пятно. Если и дальше так пойдет, он доберется туда, куда хочет добраться, в таком виде, что на глаза людям стыдно будет показаться. Проклятая грязь!

Растер в пальцах липкий комок. А что, если использовать эту никому не нужную материю, что-нибудь на ней заработать? Может, деньги, а может быть, славу… Да, да, конечно! Корыта с грязью. Недурная идея. Большие неглубокие корыта, наполненные вязким месивом. А в них, по колено в этом месиве, девки в одних рубашках. Или голые. Хотя нет — лучше в рубашках. Много корыт, много девок, и толпа вокруг. Высокородная знать и простолюдины. Зеваки с билетами в руках. Да, за такое зрелище придется платить. Но главное, что через минуту все оживет: девицы бросятся друг на дружку, начнут толкаться, швыряться липкой грязью. То и дело какая-нибудь, соблазнительно облепленная мокрой тканью, с визгом плюхается на дно корыта, пытается встать, но тщетно, и тогда хватает за ноги другую, и они вместе падают в грязь. Вот тут-то и начнется потеха, тут только откроется подлинный смысл этого зрелища. Выпяченные зады, свободно болтающиеся сиськи, раскоряченные ноги распалят и чернь, и завсегдатаев светских салонов. Никакая нагота не возбудит сильнее, чем плоть, заляпанная грязью. У каждого ротозея солдатик встанет по стойке «смирно». А он будет только собирать мзду с этих остолопов да следить, чтобы девки были в теле.

Значит, для начала Вроцлав. Во Вроцлаве такое наверняка понравится. А потом Дрезден. Хоть бы пришлось ждать до лета. Там. Потому что здесь он не намерен ждать даже до утра.

Возле лавки Майнля Казанова увидел уже спокойно стоящую каштановую лошадь, а затем и спину офицерика, который недавно, как безумный, проскакал мимо него. Злость успела остыть; в конце концов, благодаря этому офицеру ему пришла в голову, быть может, золотоносная идея. Бог с ним. Нельзя на такие пустяки тратить время. Но подумал Джакомо одно, а сделал совсем другое. Движимый неодолимой ненавистью человека, бредущего по грязи, к другому, проносящемуся мимо на лихом скакуне, человека в путах к свободному человеку, он двинулся вперед, готовый учинить скандал.

Замедлил шаг и перестал теребить рукоятку шпаги Казанова, лишь когда узнал в обидчике Котушко. Этот еще что здесь делает? Кого-то подкарауливает, горит желанием ослепить всех и каждого манерами, которым у него обучился? Вот уж кого ему меньше всего хотелось встретить. Джакомо попятился, но поздно: он был замечен. И не Котушко, так далеко высунувшимся из-за угла, что, казалось, вот-вот нырнет носом в землю, а выходящей из лавки Лили. Боже, что за явление! Само очарование, красота, юность, восхищающая до боли. Дитя, барышня, женщина в одном хрупком теле. Слава Создателю за такой шедевр! Джакомо машинально выпрямился, пригладил парик. Лили помахала ему рукой и улыбнулась столь лучезарно, что он бы не сумел произнести ни слова, если б как раз собирался заговорить. Эта прелестная девочка в него влюблена. Видно невооруженным глазом. Он не в первый раз ловит на себе такие взгляды. И надо надеяться, не в последний. Но невооруженным глазом Джакомо заметил еще кое-что, от чего и впрямь на минуту онемел.

Котушко только шагнул вперед, и происходящее приобрело совсем иной смысл. Один его шаг стоил целой сотни; в нем было все: едва сдерживаемое напряжение, далекая от подобострастия готовность услужить и надежда — надежда, докрасна раскаленная улыбкой и поднятой рукой Лили. Небось покраснел до корней волос. Влюбленный глупец. Конечно, решил, будто взгляд Лили предназначен ему. За эту улыбку сметет все на своем пути, всех прохожих на свете обляпает грязью за право нести несколько свертков, которые девочка держала в другой руке. Однако не это поразило Казанову. Мир полон таких Котушко, а вот сияние, озарившее лицо Лили, радостное удивление, промелькнувшее в глазах, безудержное желание испробовать все и за любую цену… о, такое не на каждом шагу увидишь. Впрочем, где-то он подобное видел. Где? Бог мой — в зеркале! Не себя ли он узнает в этом взгляде, не свой ли излом губ и взмах ресниц? Господи Иисусе, у него с этим ангелом больше общего, чем казалось. Что бы ни говорила Бинетти.

— Почему вы перестали заходить к нам в театр?

Вы, вы — как нелепо это звучит. А отец?.. Вот уж поистине дурацкое слово. Перестал заходить в театр… Да я же затравленный пес, остолоп с проломленным черепом, раб, которому надоело прикидываться, будто ему все нипочем, нищий, доченька, Опомнился, ответил на поклон смущенного Котушко.

— Дела при дворе не позволяют…

Да, обивать пороги, стучаться в закрытые двери, подъедать остатки с барского стола — это и впрямь занимает массу времени. Лили преданно смотрела ему в глаза. Джакомо отвел взгляд. Еще, не дай Бог, прочтет его мысли. Какое очарование, какое безыскусное кокетство! И этот чурбан с пылающими ушами рядом. Не для тебя она, малыш. Но и не для меня.