Планета Вода (сборник с иллюстрациями) - Борис Акунин

Эраст Петрович встрепенулся. Резь в сердце не исчезла, но несколько отступила. Лучшее болеутоляющее – напряжение ума.

– Почему вы предполагаете, что каторжник мог оказаться в месте п-преступления? Ведь это далеко от острога и к тому же в восточном направлении от Темнолесска, а беглый должен был бы двинуться на запад, в европейскую Россию.

Клочков чиркнул спичкой, зажигая трубку. С наслаждением выпустил струю дыма.

– Если помните, я говорил, что был там, – он махнул рукой вперед, по ходу буксира, – за неделю до убийства.

– Да, помню. И собирался вас об этом расспросить. Зачем вы ездили в монастырь?

– Не в монастырь, а в больницу, к докторше. Они там рядом, больница и монастырь, только она на берегу, а он на острове – завтра увидите… Ездил я по делу беглого Ольшевского. Я ведь на весь наш уезд единственное «должностное лицо, призванное быть блюстителем закона, представителем публичных интересов и органов правительства», как сказано в Уложении. Что ни случись – Клочков, марш-марш! Так вот, Людмила Аннушкина, год назад ни с того ни с сего приехавшая работать в эту несусветную глушь, – невеста беглеца. Были основания предполагать, что побег подготовлен с ее участием и что Ольшевский из острога направился не куда-нибудь, а к ней… – Сергей Тихонович, только что оживленный, вдруг поник и махнул рукой – в ночь улетела искра. – Зря проездил. Никаких следов. Уезжал – думал, никогда в ту дыру больше не вернусь, полтораста верст по жутким, разбитым дорогам… Но через неделю снова пришлось, уже из-за игуменьи.

– Значит, никаких следов беглого к-каторжника не обнаружилось?

– Никаких. Там в лечебнице и спрятаться особенно негде. Опять же больные. Черт его знает, куда он делся, этот Ольшевский. Может, его волки в лесу сожрали – человек городской, к лесу непривычный.

Решив оставить версию с каторжником на после, Фандорин сказал:

– Так. Заключение я прочел. Где протокол осмотра места убийства?

– Его нет. Я на месте убийства не был. Только присутствовал при медицинском освидетельствовании – покойницу привезли с острова монашки, без меня.

– То есть как это – не были на месте убийства? – поразился Эраст Петрович.

– Это вам не Европа, а Россия-матушка, au naturel, – кисло молвил Сергей Тихонович. – Живем не по человеческому закону, а по божескому. Обитель женская, с очень строгим уставом. Вход мужчинам категорически воспрещен. Только благочинный раз в месяц посещает, проводит службы и исповедует черниц. Я попросил разрешения на осмотр – владыка не благословил.

– Какой еще в-владыка? – опять изумился Фандорин. – При чем здесь владыка?

– Преосвященный Виталий, наш архиерей. У нас в губернии без его благословения, особенно в церковных владениях, ничего не сделаешь.

Архиерей

– Однако у вас здесь и порядки!

– Вы, видно, редко в провинции бываете. Обычная жизнь паршивого уезда паршивой губернии в паршивой стране.

Фандорин взглянул на титулярного советника повнимательней. Ну и метаморфозы.

– Вы здесь не такой, как в г-городе. Иначе держитесь, иначе разговариваете.

– Свежий воздух, – пожал плечами Сергей Тихонович и усмехнулся. – А еще я соскучился по разговору с нормальным человеком. Платонов когда-то был нормальный, да весь вышел. Впрочем меня нынешнего нормальным тоже не назовешь…

– Вот как? Раньше вы были другим?

– И я был другим, и Заволжская губерния. Пятнадцать лет назад, когда я сюда приехал после университета, здесь был почти что рай. А теперь у нас, как везде. И даже хуже, потому что падший рай превращается в ад… Хотите, расскажу, как рай превращается в ад? Что-то на меня словоохотливость напала.

– Расскажите.

– Перед самым выпуском читал у нас лекцию заволжский окружной прокурор. Совершенно замечательная была лекция. Про то, как просто, честно и ясно у них в губернии всё устроено.

– Да, я помню. Тогда и в газетах про Заволжск часто писали.

– Приезжайте, говорит, к нам. Нам очень нужны молодые, энергичные, неиспорченные рутиной. Карьеры, говорит, у нас вы не сделаете, но будете заниматься лучшим делом на свете: охраной законности. Мы с Платоновым поехали. И сначала прямо летали – так нам тут всё нравилось. Только длилась безоблачность недолго. Рассыпалась вся Заволжская идиллия в считанные месяцы. Начальник наш поехал в столицу за наградой, да вдруг скоропостижно скончался. Сердце. А был ненамного старше меня нынешнего. Епископ, на котором тут всё держалось, отправился на богомолье в Святую Землю и не вернулся. Скоро сняли и губернатора – за то, что противился переводу Заволжья в категорию ссыльно-тюремных губерний, хоть это сулило щедрые ассигнования на строительство острогов и трудовое устройство для местных жителей. Назначили всех новых – губернатора, владыку, прокурора. И сдулось Заволжье, как проколотый воздушный шарик. Весь воздух вышел, губерния съежилась и сверзлась вниз. Мы с Платоновым тоже опустились в тартарары, со всеми. Оба – падшие ангелы, два интеллигента в неинтеллигентных обстоятельствах. Правда, белые одежды мы поменяли не на одинаковые цвета. Платонов – на черный, да еще убедил себя, что всё хорошо и правильно, ибо в России следует жить по-российски. Вот он уже надворный советник, а я застрял в титулярных и выше никогда не поднимусь.

– А в какого цвета одежды переоблачились вы?

– Серого, Эраст Петрович. Серого. Разве по мне не видно? – горько рассмеялся Сергей Тихонович. Вынул из кармана складной ножик, стал прочищать погасшую трубку. – Обретаюсь в сереньких сумерках и ничтожестве. Не хватило смелости остаться беленьким и не хватило подлости стать черненьким, в цвет мундира мсье Саврасова. А сейчас у нас в России эпоха Саврасовых. Каждому отдана в полное владение и кормление своя вотчина, делай там что хочешь, только держи в кулаке. Какими средствами – наверху не спрашивают.

– Да чем можно к-кормиться в этом… – Эраст Петрович проглотил слово «захолустье» и выразился деликатней: – …отдаленном и малонаселенном уезде?

– Как всюду – за счет казны. Вы острог проплывали – заметили, что там ни заборов, ни рогаток, ни вышек?

– З-заметил. Удивительно, что у Саврасова один только Ольшевский сбежал, а не все каторжники.

– Ничего удивительного. Деньги на обустройство тюрьмы Хозяин в карман положил, шестьдесят тысяч. Ему выгоднее платить награду «охотникам за головами». Три раза выдал наградных, по сто рублей – с тех пор несколько лет никто не бегал. Ольшевский – первый за долгое время.

– Какие охотники? За какими г-головами?

– Охотники обыкновенные, лесные. Если побег – идут по следу. И находят, разумеется – они все местные, лес как свою ладонь знают. Живьем беглеца не берут, убивают на месте. А Хозяину приносят отрезанный палец. Если дактилоскопия совпадает – сто рублей. И всё, никто не бегает. Страх держит крепче заборов.

– Это мне рассказываете вы, товарищ окружного п-прокурора? – рассердился Фандорин. – У вас под носом средневековье, варварство, зверство, а вы ничего не делаете? Только жалуетесь – причем постороннему, наедине, чтоб никто не услышал?

– Э-э, – пожал плечами Клочков. – Плетью обуха не перешибешь. Вся Россия так живет – в большом остроге без заборов. И хотелось бы убежать, да страх не дает. И некуда. Чего вы хотите? Страна вчерашних крепостных.

Разговор становился тоскливым, русским – того жанра, который Эраст Петрович совершенно не выносил.

– Д-давайте лучше спать. Завтра будет много работы.

* * *

На рассвете Фандорина разбудил Трифон, попросил сменить. Черт знает, почему он вдруг решил доверить пассажиру штурвал. Может быть, валился с ног от усталости. А может, подслушивал ночной разговор и сделал из него какие-то свои выводы.

Несколько минут капитан постоял за спиной у Фандорина, уверенно поворачивавшего колесо, велел держаться середки и не спускать глаз с воды – вдруг бревно, а потом улегся на палубу, накрылся кожухом и захрапел.

Через некоторое время на корме зашевелился Клочков. Медленно сел, еще медленней поднялся. Зябко обхватил себя руками. Титулярного советника пошатывало, от ночной бодрости не осталось и следа.

Фандорин, наблюдавший за товарищем прокурора в зеркало заднего обзора, сдвинул брови.

– Где тут может быть клозет? – спросил Сергей Тихонович слабым голосом. Рука, опершаяся на стенку, дрожала.

– Везде, я п-полагаю, – мрачно ответил Эраст Петрович.

Цвет лица у Клочкова был серо-зеленый, глаза ввалились.

Чиновник отошел на самый край кормы, где не было бортика. Конфузясь, коротко обернулся, и от этого движения, не особенно резкого, потерял равновесие.

– А! – вскрикнул он, всплеснул руками – и опрокинулся в воду.

Выругавшись, Фандорин пнул ногой капитана.

– Стоп-машина! Руль! Человек за бортом!

Побежал назад.

Спасательного круга на буксире, разумеется, не было, а Сергей Тихонович, кажется, всерьез вознамерился потонуть. Он слабо водил руками по черной воде, скрылся с головой, вынырнул. Разинул рот, но не крикнул, а только пискнул.