На орлиных крыльях - Кен Фоллетт

ВРЕМЯ НА ВОЛЕ – ВРЕМЯ В ТЮРЬМЕ

равняется

одна секунда одной минуте

одна минута одному часу

один час одному дню

одна неделя одному месяцу

один месяц одному году

Спустя две-три недели после заключения в тюрьму, когда он понял, что скорого решения проблемы освобождения ожидать нечего, время начало казаться Биллу в каком-то новом измерении. В отличие от осужденных уголовников, его не приговорили к определенному сроку заключения – девяноста дням или пяти годам лишения свободы, так что он не испытывал успокоения, чиркая отметки на стене и отсчитывая дни, когда выйдет на свободу. Сколько дней он отсидел – разницы в том не было: сколько ему еще предстоит отсидеть в тюрьме – неизвестно, следовательно, – бессрочно.

Его соседи по камере, персы, похоже, такого чувства не испытывали. Контраст в воспитании четко прослеживался: американцы, привыкшие достигать быстрых результатов, мучились в неопределенности, иранцы же приучились ждать до «как-нибудь потом», до завтра, до следующей недели – так же, как они вели дела и в бизнесе.

И все же, по мере того, как слабела железная хватка шаха, Биллу все чаще приходилось видеть на лицах иранцев признаки отчаяния, и его недоверие к ним росло с каждым днем. Он опасался рассказывать им, кто прилетел в Тегеран из Далласа или же как идут переговоры о его освобождении. Он боялся, что они, дрожа за свою шкуру, постараются передать все выведанное тюремным надзирателям за какие-нибудь поблажки.

Билл все лучше приспосабливался к тюремным порядкам. Он научился не обращать внимания на грязь и клопов, привык к холоду и невкусной пище. Он научился выживать в крохотном, четко обозначенном личном мирке, арестантском «болоте», и оставался по-прежнему активным.

Он нашел, чем заниматься в длинные, тягучие дни, начав читать книги, учить Пола играть в шахматы, заниматься физкультурой в коридоре, обсуждать с иранцами каждое слово, слышанное по радио или телевидению, и возносить молитвы к Всевышнему. Он принялся досконально изучать тюрьму, измеряя размеры камер и коридоров и вырисовывая в уме планы и схемы их размещения. Билл завел дневник, отмечая в нем каждое маломальское событие в тюремной жизни и все, что рассказывали ему приходящие на свидание посетители, и вообще все новости и сплетни. Вместо имен и фамилий он подставлял инициалы, а иногда вставлял в записи вымышленные случаи или же записывал свою версию случившегося. Таким образом, ему казалось, что, если дневник отберет и прочтет кто-то из тюремного начальства, он ничего не поймет.

Как и все арестанты в мире, Билл с нетерпением ожидал, когда кто-нибудь придет к нему на свидание, как дитя ждет Рождества Христова. Люди из ЭДС приносили с собой вкусную пищу, теплую одежду, новые книги и письма из дома.

Как-то Кин Тэйлор принес ему фотоснимок шестилетнего Кристофера, стоящего под новогодней елкой. Вид маленького сыночка, даже на фотографии, придал Биллу новые силы, вдохнул в него надежду. В нем снова вспыхнула решимость упорно цепляться за все возможное и не впадать в отчаяние.

Билл писал письма жене и передавал их Кину, а тот зачитывал их Эмили по телефону. Билл знал Кина уже долгих десять лет, за это время они тесно сблизились, а после эвакуации сотрудников даже съехались в один дом. Билл знал, что Кин вовсе не такой бесчувственный, как казался с виду, – все это было показным, но все-таки ему было как-то не по себе писать в письмах «я люблю тебя», зная, что Кин будет зачитывать эти слова. Билл превозмогал свою стеснительность, ибо уж очень хотел сказать Эмили и детям, как сильно он любит их, особенно теперь, когда у него нет других возможностей выразить здесь, в тюрьме, свои чувства. Его весточки напоминали те письма, которые пишут летчики перед смертельно опасным боевым вылетом.

Больше всего ожидали арестанты от свиданий свежих новостей. На встречах с сотрудниками ЭДС в одноэтажном здании во дворе напротив тюрьмы обсуждались главным образом различные детали, которые необходимы для вызволения Пола и Билла. Биллу казалось, что ключевым моментом в этом является фактор времени. Рано или поздно, тот или иной подход должен сработать. К сожалению, время шло, а Иран все глубже погружался в трясину хаоса и беспорядков. Силы революции крепли. Сумеет ли ЭДС выцарапать Пола и Билла из тюрьмы до того, как вся эта страна взлетит на воздух?

Людям из ЭДС становилось все опаснее появляться в южной части города, где расположена тюрьма. Пол и Билл понятия не имели, когда будет следующее свидание и состоится ли оно вообще. Прошло целых четыре дня, затем пять, и Билл стал думать, что все американские сотрудники уже умотали домой, в Штаты, бросив здесь его и Пола одних. Учитывая непомерно огромную сумму залога и чрезвычайно опасную обстановку на улицах Тегерана, разве нельзя предположить, что они отказались от идеи спасать Пола и Билла, как от пустой затеи? Их могли и принудительно отправить домой, чтобы спасти хоть их жизни. Биллу вспомнился уход американцев из Вьетнама, когда последних сотрудников посольства США подбирал с крыш посольских зданий вертолет, он ярко представил себе аналогичную сцену эвакуации американских чиновников из посольства в Тегеране.

Неожиданно к нему пришли сотрудники посольства, чем развеяли его мрачные мысли. Они тоже подвергаются опасности по пути в тюрьму, но они никогда не приходили с обнадеживающими вестями насчет успеха усилий правительства в деле освобождения Пола и Билла, из чего Билл сделал вывод, что государственный департамент не может ничего поделать.

Встречи с его иранским адвокатом Хоуменом сначала обнадеживали, но мало-помалу до Билла дошло, что Хоумен в типично иранской манере обещает многое, а делает мало чего хорошего. Особенно удручала бесполезная встреча с Дэдгаром. Настораживали и пугали та легкость, с которой Дэдгар обвел вокруг пальца Хоумена, и его твердая решимость и дальше держать Пола и Билла под замком. В ту ночь Билл под впечатлением прошедшей встречи не сомкнул глаз.

Величину залога он нашел безумно высокой. Никто никогда ни в одной стране мира не платил такого огромного выкупа. Ему припомнились разные истории с американскими бизнесменами, которых похищали в Южной Америке и предлагали выкупать за миллион или два долларов. (Обычно этих заложников убивали.) В других случаях похищений людей – миллионеров, политиков, разных знаменитостей – выкуп достигал трех или четырех миллионов, но тринадцать миллионов – никогда. Никто не сможет внести такую огромную сумму в качестве залога.

К тому же еще даже за такие бешеные деньги не купишь права выехать из страны. Вероятно, что их будут содержать в Иране под домашним арестом, пока возбужденные толпы захватывают власть. Временами залог казался скорее ловушкой, чем путем к освобождению.

Приобретенный в тюрьме опыт учил переоценивать ценности. Билл узнал, что он может обходиться без своего шикарного дома, без автомашин, изысканной еды и чистой одежды. Оказывается, совсем немудрено жить в грязной комнате с ползающими по стенам клопами. Он лишился всего, что имел в жизни, но познал, что единственная ценность, стоящая внимания и заботы, – это его семья. Когда припоминалась семья, вот тут-то он и начинал понимать настоящую ценность всех ее членов: жены Эмили и детей – Вики, Джеки, Дженни и Криса.

Приход Коберна на свидание немного приободрил его. Увидев Джея в длинном мешковатом пальто и шерстяной шапочке, с отращенной рыжей бородой, Билл сразу же догадался, что он объявился в Тегеране неспроста. На свидании Коберн почти все время беседовал с Полом, а если Пол и узнал что-то от него, Биллу он ничего не сказал. Билл недовольства не высказывал: он все вызнает, как только ему это понадобится.

Но на другой день после визита Коберна поступили плохие вести.

16 января из Ирана улетел шах.

Телевизор, стоящий в тюремном зале, в порядке исключения включили днем, и Пол с Биллом вместе со всеми другими обитателями тюрьмы следили за скромной церемонией проводов шаха, проходившей в аэропорту «Мехрабат». Там собрались шах с женой, трое их детей из четырех, мать и кучка придворных. Попрощаться приехали премьер-министр и целая свита генералов. Бахтиар поцеловал на прощание руку шаха, и их величества направились к самолету.

Высокопоставленные чиновники из иранских министерств, сидящие в тюрьме, помрачнели: у большинства из них были друзья, близкие или просто знакомые из шахской семьи или из числа его приближенных. И вот теперь их покровители улетают. Это означает, что им, по меньшей мере, придется отбросить всякую надежду на скорое освобождение из тюрьмы. Билл понимал, что с отъездом шаха исчез последний шанс на восстановление проамериканского влияния в Иране. Теперь воцарится еще больший хаос и беспорядок, нависнет еще большая угроза над американцами в Тегеране, а следовательно, уменьшатся шансы на быстрый выход на волю.