Его уже не ждали - Златослава Каменкович

Да, Каринэ хорошо знала и любила музыку прославленного композитора армянина, ученика Шопена и Робера. Карл Микули был не только ассистентом Фридерика Шопена и виртуозным исполнителем, не только лучшим редактором его произведений, но и сам писал мазурки, полонезы, этюды, которые пленили даже гениального Шопена. А как много песен написал Карл Микули! Каринэ видела его произведения, изданные в России, Германии, Австрии. Но то, что изумительный музыкант жил и умер во Львове, что он похоронен во дворе Армянского собора, Каринэ не знала.

В ожидании тетушки Наргиз они стояли под сенью вековых кленов, вершины которых доходили до самого купола высокой каменной колокольни, примыкающей к собору.

— Меня очень интересует жизнь и быт армянских поселенцев на Украине, в Галиции, в Польше, — говорила Каринэ. — Ведь все это изучено так мало, не правда ли? А хотелось бы рассказать нашей молодежи о многовековом братстве армян с русскими, украинцами, поляками…

— Вот и чудесно, — живо отозвался Ярослав. — Я могу стать вашим помощником. Буду во всем послушен, как Пятница Робинзону.

— Ах вы мой милый Пятница, — улыбнулась Каринэ. — Конечно же, я с радостью приму вашу помощь.

Щурясь от обилия света, подошла тетушка Наргиз. Она показалась Каринэ усталой.

— Вот и помолилась, — промолвила она медленно, хотя силилась улыбнуться.

«А ты не проговорилась своему богу, что мы везем в чемоданах? — почудилось ей в пристальном взгляде Каринэ. — Ведь в наше время и стены имеют уши…»

«Напрасно ты беспокоишься, дитя мое, — с немым укором, казалось, ответил взгляд тетушки Наргиз. — Даже под самыми страшными пытками никто от меня не дознается…»

Они вышли за чугунную ограду собора и направились вверх по Армянской улице, где дома стояли настолько тесно, словно намеревались взгромоздиться друг на друга.

Издали, узнав свой дом, тетушка Наргиз почувствовала, что от волнения у нее подкашиваются ноги.

— Боже мой, все — как прежде… — остановилась, перевела дух. — И пекарня на старом месте…

Улица была безлюдна, только неподалеку от хлебной лавки ссорились двое мужчин.

— Ты и родился мошенником, — темпераментно жестикулируя, кричал по-армянски один из них, седоволосый, широкоплечий, в сильно изношенной рабочей блузе. — Я не забыл, как за ломтик сыра ты списывал у меня задачи, когда мы бегали в школу, тупица!

— Если ты такой мудрец, где же твой модный сюртук? Где белоснежные манишка и манжеты? Где цилиндр и сигара? Где счет в банке? Где, голодранец, холера тебе в брюхо?! — весь побагровев, кривляясь, точно Мариццебилль,[47] фальцетом выкрикивал тучный владелец хлебной лавки. — И почему в твоей утробе пусто, как и в твоих карманах? Почему ты у меня, «тупицы» и «мошенника», просишь в кредит булку хлеба? Почему не устроил себе и своим детям сытую жизнь? Почему? Почему? Почему, холера тебе в брюхо?!

— Потому не нажил, что день и ночь тружусь как вол, а ты… ты впился в мою шею как клещ и сосешь мою кровь, будь ты проклят!

«Не Мартирос ли?.. — будто что-то толкнуло тетушку Наргиз. — Конечно, он. Сын бондаря… тот самый черноглазый мальчик, который умел так хорошо вырезывать из дерева разных зверьков…»

— Заруби себе на носу, смутьян-социалист: если ты придешь взять у меня булку хлеба даже за наличный расчет — не продам! — с ожесточением грозил лавочник. — И бог свидетель, не будь я Андриасом Тодоровским, если тебя не упекут в криминал. Там отучат страйковать! А я не намерен…

Не успел лавочник договорить последние слова, как из открытого настежь окна дома напротив перегнулась молоденькая белокурая горничная — гуралька и полным свежей юности голосом прокричала:

— Пан судья велят положить конец вашему бедламу![48] Пан судья отдыхают.

Лавочник почтительно поклонился горничной пана судьи, тогда как глаза его, острые и злые, метнули на Мартироса взгляд, пылающий лютой ненавистью.

Тетушка Наргиз припомнила эти глаза, хотя время совершенно стерло из памяти черты лица изобретательного в пакостях мальчишки, единственного отпрыска состоятельных владельцев трехэтажного дома, пекарни и большой хлебной лавки. В памяти забрезжило то утро, когда она, тонконогая семилетняя девочка, зажав в кулачке несколько геллеров, шла в лавку, чтобы купить к обеду булку хлеба, как мама велела. Она шла и тихо напевала, не ведая, что сзади кто-то к ней подкрадывается. И вдруг…

«Попалась!» — это был голос Андриаса, который схватил Наргиз за волосы.

Как все дети на свете в минуту опасности, она душераздирающе крикнула: «Ма-а-а!»

«Одну отрезать или две?» — с коварной ухмылкой крепко держал ее за косы мальчишка.

«Ма-а-а!» — рванулась Наргиз, но что-то блеснуло у самого ее уха и — чик! Чик-чик! — взвизгнули ножницы.

«Ходи с одной, так красивее», — с той же коварной ухмылкой проорал хозяйский отпрыск и с воинственным кличем бросил к ногам Наргиз отрезанную косичку.

Сперва девочка вся похолодела, потрясенная тем, что случилось. Она не могла ни шевельнуться, ни возмутиться, ни слова вымолвить.

«Ну, чего ты не ревешь? — Он раза два толкнул ее в спину. — Не ври, не ври, все девчонки умеют реветь… У них глаза на мокром месте…»

Подбежавший Мартирос повалил его на тротуар и принялся колотить кулаками куда попало. Только маленькому негодяю повезло: из брамы выбежала кухарка домовладельцев, и Мартиросу пришлось отступить…

— Видно, негодяй Андриас теперь тут всему хозяин, — опечалено вздохнула тетушка Наргиз, кивнув на лавочника.

Замкнувшись в каменном молчании, мимо них прошел Мартирос. Нет, он не узнал в тетушке Наргиз ту самую соседскую девочку с отрезанной косичкой, которая вот на этом самом месте когда-то обливалась слезами, а он, смущенный и растерянный девятилетний мальчик, робко утешал ее.

— Чего мы остановились и ни с места? — вывел ее из задумчивости голос Каринэ. — Мы подождем тебя, тетушка Наргиз, в сквере на холме. Но ты, пожалуйста, не задерживайся.

Постоянный страх, который тетушка Наргиз испытывала с тех пор, как стала помощницей Каринэ, страх не за себя, а за племянницу, этой до самозабвения преданной женщине иногда удавалось побороть, а иногда — нет. Тетушка Наргиз стала чересчур мнительной. Сейчас ей показалось, что лавочник Андриас слишком пристально наблюдает за ними, высматривает, куда они зайдут.

Дурное предчувствие заставило ее сказать:

— Лучше пойдемте на Высокий Замок, а сюда я забегу как-нибудь в другой раз.

Они еще были у развалин Замка, когда Каринэ первая заметила, что надвигается гроза.

— Ах ты, господи, надо торопиться в гостиницу, — забеспокоилась тетушка Наргиз.

Но первые тяжелые дождевые капли их атаковали возле высоких стен монастыря, сразу же при спуске с горы.

— Я здесь близко живу, — сказал Ярослав. — Переждем у нас грозу.

— О да, — сразу же согласилась Каринэ. — Наши зонтики вот-вот сломаются под такими порывами ветра. И как внезапно он налетел…

— А я что говорила, — задыхаясь от быстрой ходьбы, напомнила тетушка Наргиз. — Во Львове так…

Тетушка Наргиз безусловно удивилась: миллионер живет почти на окраине города, в такой скромной квартире? Ей-то что, а вот если бы кузена Изабелла увидела… Правда, портрет пани Калиновской свидетельствует о том, что она никогда не жила бедно…

…Ну нет! Тетушка Наргиз не позволит пану Ярославу браться за кофе, она сама сварит.

— У вас премилая кухонька, — осталась довольной тетушка Наргиз.

— Это одновременно и столовая, — подхватил Ярослав. — Мы здесь с мамой все трапезы справляем. Пани Наргиз, кто знает, когда стихнет дождь, а мы проголодались. Здесь, вероятно, найдется, чем утолить голод. — Он распахнул шкаф и подозвал женщин.

— Сколько вкусных вещей! — захлопала в ладони Каринэ, заглянувшая в шкаф из-за спины тетушки Наргиз. — Вы ждали гостей? Ну, признавайтесь, пан Ярослав. И откуда вы знали, что я люблю клубнику?

— С тех пор как узнал вас, Каринэ, я мечтал, что когда-нибудь вы придете, а я буду угощать вас только тем, что вы любите, — не то шутя, не то серьезно проговорил Ярослав.

— Так вот, — чувствуя себя легко и свободно, сказала тетушка Наргиз, — ни в какой ресторан мы не пойдем, пообедаем дома. — Она поманила к себе пальцем Ярослава и доверительно прошептала ему на ухо: — Попросите, чтобы Каринэ спела… Я на кухне сама управлюсь.

Много раз Ярослав мысленно видел Каринэ в этой комнате, говорил с ней, целовал ее мягкие как бархат волосы. Давно желанный день настал. Она здесь, живая, искрящаяся радостью, бесконечно любимая.

— Каринэ, я хочу сказать…

— Нет, нет! — с неожиданной строгостью запротестовала она, будто чего-то испугавшись. — Скажете после моего возвращения из России.

— Но почему не сейчас? Почему, Каринэ?