Коллективная вина. Как жили немцы после войны? - Юнг Карл Густав

Но далее Бреннер сказал: «Если проводить последовательную политику мира, нет необходимости держать народ в постоянном страхе перед возможной агрессией». Какое заблуждение! Напротив, ныне на политику и на жизнь должна накладывать свой отпечаток забота, которая не обязательно должна быть только страхом, но из страха еще глубже проникает в сознание людей, определяющее их судьбу. Страхом могут злоупотребить в интересах чрезвычайного законодательства, которое не обеспечит вовсе никакой безопасности или же обеспечит только мнимую безопасность. Страх необходим для того, чтобы прийти к подлинной политике мира. Избавление от страха усиливает беззаботность и создает препятствия на пути большой политики, направленной на обеспечение мира. Бреннер принижает самосознание людей. Он поощряет лживость по отношению к фактическому насилию в мире. Необходимо усиливать страх, правильно раскрывая реальное положение вещей, чтобы находить пути к миру и быть готовыми к жертвам, которые потребуются на этом пути.

Сознание того, что мы движемся навстречу катастрофе, является ныне мрачным фоном ощущения жизни. Что нас ждет? «Нужно все изменить», чтобы предотвратить катастрофу. Нынешнее положение можно сравнить с ситуацией в двадцатые годы, накануне захвата власти Гитлером.

Однако существуют и большие различия: тогда – нужда и безработица, ныне – благосостояние; в то время – рост государства в государстве за счет партийных организаций и вооруженных банд, сейчас ничего этого нет: тогда – сбивающее с толку беспокойство в связи с постоянной сменой бессильных правительств, ныне – стабильное правительство (несмотря на шум партийной борьбы); в то время переворот произошел в пользу единственной организованной, тоталитарной партии, одного фюрера; сейчас бы он произошел в интересах диктатуры олигархии партий.

Совершенно иным был также метод переворота. Все, что происходило в то время, направлялось нацистами из единого центра, то, что произошло бы ныне, явилось бы на первых порах едва заметной переменой, причем не в соответствии с каким-либо планом, разработанным одной организацией или хотя бы коллективным умом.

Похожей была бы, однако, военизация всей жизни. Все было бы построено на приказах и повиновении. Сначала расширилась бы гражданская служба для подготовки защиты от бомбардировок, и она стала бы в сознании всех военно-патриотической необходимостью.

Я резюмирую: Последствия введения чрезвычайных законов имеет смысл разбирать только в связи с реально возможной опасностью в будущем.

Эту опасность можно предотвратить лишь с помощью правдивости народов и правдивости политических деятелей.

Защита населения от атомной войны невозможна. Утверждать обратное – значит порождать ложное успокоение, которое опасно, поскольку вообще ослабляет предотвращение войны. Возможно спасение небольшого числа людей в подземных, чрезвычайно дорогих укрытиях, сооружаемых на средства налогоплательщиков.

Вера в сохранение мира означает ложное успокоение. Просто страх перед войной парализует. Для предотвращения этого несчастья ложное успокоение и просто страх могут иметь одинаково роковые последствия.

Возникают следующие вопросы.

Должен ли народ в случае войны погибнуть от атомного оружия, находясь в тисках законов, которые могут быть претворены в жизнь только посредством террора, или же будучи свободным, не обманутым, сознающим, что происходит?

Стоит ли в мирное время ограничивать свободу, если это так или иначе не поможет в случае катастрофы?

Следует ли в конце концов все отдать в руки военной организации и находящейся с ней в союзе олигархии партий, если они все равно ничего не смогут спасти?

В то время как характер войны сейчас полностью изменился, меры безопасности, предусматриваемые чрезвычайными законами, основываются на устаревших военных доктринах.

Мы не должны заблуждаться относительно масштабов всеобщего разрушения, особенно насчет жертв среди гражданского населения; это не входит ни в какое сравнение с тем, что было в прошлые войны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Существуют два основных вида политики: политика, основывающаяся на пренебрежении к народу и на страхе перед ним, и политика, которая со всей серьезностью, а не только на словах, привлекает народ к участию в ней, исходит от народа и пронизана мыслью о народе. Иными словами: политика, которая отнюдь не стремится к свободе, не доверяет ей, не доверяет человеку как человеку, а поэтому подчиняет его другим людям, которые якобы призваны господствовать, притом в качестве помазанников божьих или в качестве авангарда будущего, и политика, которая добивается свободы для всех и подчиняет всякое действие, любое мероприятие, каждый закон необходимости способствовать свободе.

Для тех, кто жаждет власти, все чересчур сложные учреждения, полномочия, компетенции, призванные предотвращать всевозможные злоупотребления, становятся оковами. Поэтому в их планах наряду с безмерным желанием обеспечить безопасность порой проскальзывает заинтересованность в чрезвычайных законах. Если бы те, кто рвется к власти, могли одним ударом покончить со сложными для них правами, в том числе правами человека (основными правами), они получили бы в свои руки все средства насилия.

Кое-кто, однако, полагает, что посредством чрезвычайных законов государство гарантирует им свободу. Такова опасная для нашей политической жизни диалектика, ведущая от обеспечения свободы к ее ликвидации. Народ вначале не замечает этого. Все происходит «законно», как в 1933 году. Решения принимает демократический парламент.

Чрезвычайное положение становится средством для того, чтобы сделать его же господствующим положением на длительный срок, хотя в проектах чрезвычайных законов говорится о фактическом, ограниченном времени.

Поскольку все партии и правительства действуют через людей и поскольку власть, как таковая, портит последних, необходимо ограничение власти. Власть стремится к еще большей, к абсолютной власти. Она становится злой, если не находится на службе идеи, которая дает ей содержание, у которой она заимствует смысл.

Поэтому любая гарантия, делающая власть абсолютной, является уже не гарантией, а силой, разрушающей как раз то, что должно быть гарантировано.

Мы представляем себе следующий путь: от олигархии партий к авторитарному государству; от авторитарного государства к диктатуре; от диктатуры к войне. Но мы никоим образом не предвещаем ее. Напротив, возможность войны должна побудить мыслящих людей сделать все, чтобы дело до нее не дошло.

К чему приведет нынешнее развитие, конкретно никто не может знать. Возможности безграничны, изменения в международной обстановке предвидеть нельзя, равно как нельзя предсказать, чем будут руководствоваться другие державы в своем отношении к нам.

Я считаю, что в партиях ныне развиваются сильнейшие тенденции, могущие привести к утрате нами свободы; я знаю также, что этого нельзя допустить. Мы можем положить конец этим тенденциям, если своевременно обнаружим их и со всей ясностью заявим о своем’ отрицательном отношении к ним.

Почти непостижимо, что большинство политиков и население не замечают, что происходит; этого не видит даже значительная часть тех, кто сам участвует в происходящем (как перед 1933 г.).

Можно понять, почему союзники намерены отказаться от своих прав на вмешательство в случае чрезвычайного положения: они доверяют немецкому народу в Федеративной Республике и его политикам. Они забыли 1933 год, хотя не забыли более поздние преступления нацистского государства.

III. Как сложилась нынешняя политическая ситуация в Федеративной Республике

Федеративная Республика существует по воле западных союзников, подобно тому как ГДР – по воле России. Мы обрели свою свободу не в результате самостоятельного, сознательного, связанного с большими жертвами акта самоутверждения, а в виде подарка, который мы столь же мало заслужили, как и восточные немцы свою противоположную нашей судьбу. Оба государства возникли не по своей воле, а по воле других. Этого мы не должны забывать, если хотим, что, кстати, является нашей задачей, освободиться от своего происхождения.