Красные камни Белого - Вадим Панов

Глубокий вдох, медленный выдох, поворот.

Охранника нет.

И кажется, что план провалился.

Он должен быть здесь! Должен! Куда он делся? Смогу ли я еще раз собраться? Совесть молчит, но душу все равно царапает легкая, едва различимая тоска. Я ведь не убийца… Мне надо убить человека… Не человека – охранника! Мешающий фактор. Лишнее звено в уравнении. Он не человек.

Пистолетик становится влажным от пота.

Где ты, сволочь?

Вот.

Медленно выходит из туалета, держа в руке свернутую газету. У него нет оружия, оно в кобуре. Он видит… Нет, не меня. Он видит пистолет и ничего больше. Он – мужчина средних лет, наверное, фельдфебель. Я плохо читаю знаки различия, но думаю, что он фельдфебель, потому что у него усы, а все фельдфебели носят усы. Но сейчас это не важно. Фельдфебель видит мой пистолет. А его пистолет заперт в кобуре, и фельдфебель понимает, что не успеет его выхватить. И поднимает руки. Очень-очень медленно поднимает руки, надеясь на то, что я его пощажу. Ему остается только надеяться. Свернутая газета проезжает мимо уха фельдфебеля, и в этот миг он получает пулю. Мой маленький, похожий на игрушку пистолетик кашляет, и слабенькая пулька влетает фельдфебелю в лоб. Удивительная меткость, учитывая, что это дебютный выстрел. Первый в жизни. Первый из тех, что оборвал чужую жизнь.

Фельдфебель грузно падает на пол.

Его больше нет, и нужно забыть его мгновенно. Вычеркнуть из памяти, не позволяя совести пикнуть, а царапающей тоске – поранить душу. Его больше нет. Научный подход: если из уравнения исчезла переменная, о ней забывают.

Навсегда.

Но где второй охранник? Неужели тоже в туалете?

– Майк, что у тебя произошло?

Да, он в туалете. Какие же они кретины!

– Майк!

Если охранник почувствует неладное, он выйдет, готовый к драке, с оружием в руке. Допускать этого нельзя ни в коем случае…

«Открыть дверь!»

Она едва слышно скрипит.

– Майк, это ты?

В мужских туалетах всегда воняет. Какие же они свиньи! Грязные, похотливые свиньи!

«Вторая кабинка от стены».

Он все-таки понял, что дело плохо, этот тупой урод. Второй фельдфебель, отправившийся вонять на пару с первым. Он успел достать пистолет и едва все не испортил. Он ждал, что я распахну дверь в кабинку, приготовился стрелять и сильно удивился, когда слабенькая пулька из моего игрушечного пистолетика пробила ему макушку. Пришлось залезть на унитаз и стрелять из соседней кабинки, но это лучше, чем подставляться под выстрел.

Он успел удивиться?

«Забыть!»

К счастью, связка ключей покоилась на поясе первого фельдфебеля, усатого, и не пришлось обыскивать тупого ублюдка со спущенными штанами – одна мысль об этом вызывала отвращение.

«Забыть!»

Пистолетик исчез в кармане. Связка ключей. Нужная дверь. Справа должна стоять простая и надежная тележка… справа и стоит. Тяжелая. Как же с ней управляются ассистенты? Как-то управляются, для того их и держат.

Тележка мягко катится вдоль длинной комнаты.

«Шаги!»

Нет, не охранников, до смены еще четыре часа, а хлопки игрушечного пистолетика никто не слышал.

Секундная паника исчезла под накатившей радостью: «Все в порядке! Мы вместе! У нас все получится».

– Во дворе тихо.

– Скоро будет громко.

– Ага. Но нас тут уже не будет.

– Надеюсь.

Шесть тяжелых клеток – двенадцать походов по длинному коридору во двор и обратно. Очень сложная задача. Мыры послушны, пойдут сами, но клетки и без зверей тяжелы, заносить их на тележку крайне утомительно, но перевезти мыров без клеток не получится. Никто ведь не поверит, что они послушны и не причинят никому зла…

«Фельдфебель мертв. Два фельдфебеля мертвы».

«Забудь!»

Проклятая совесть. Почему ты до сих пор не сдохла?

– Тяжело?

– Мы знали, что будет трудно.

Да, знали. И еще знали, что должны успеть и уехать, потому что справиться со сменой не получится, а пути назад нет. Путь назад перекрывают три трупа. Через них можно переступить и пойти вперед, но и только. Вперед, не назад. Такая вот у трупов особенность – они перечеркивают прошлое.

– Две!

– Всего две?

«Как же тяжело…»

– Отдохнем?

– Нет, после четвертой.

– Почему после четвертой?

– Потому что остаться должно меньше половины. Так легче.

Клетки тяжелые, непривычные к работе руки уже ноют, но на губах довольные улыбки: все идет, как надо.

– Мы здорово придумали, да?

– Мы отлично все придумали!

Рука мягко скользит по щеке, губы приближаются, и обмен улыбками превращается в поцелуй…

* * *

– Хорошо? – Голос мягкий, рокочущий, по-мужски нежный.

– Да, хорошо…

– Как хорошо?

– Очень… Очень-очень…

Его руки давно под ее одеждой, пальцы скользят по животу, поднимаются выше, прикасаются к груди, чуть сжимают ее, заставляя напрягаться соски. Отпускают на мгновение, после чего сжимают сильнее. Вторая рука лезет ниже, к поясу.

– Я расстегну его.

– Да…

Она представляет, что будет дальше, и внизу становится тепло. Внизу скоро начнется восхитительный пожар. Он сожжет ее. Он согреет. Сделает пустыми дурные мысли, пожрет их.

Пальцы уже между бедер.

Она стонет.

– Я…

«Что происходит? Это сон или уже нет? Чьи руки?»

Вожделение обволакивает, усыпляет рассудок обещанием немыслимого блаженства, шепчет: «Не сейчас… Не мешай…» Просит не открывать глаза, не мешать приближающемуся пожару. Но…

«Я не сплю!»

Привереда распахнула глаза и яростно уставилась на Рыжего:

– Ты что творишь?

Свитер бесстыдно задран, брюки расстегнуты и покрытые конопушками лапы жадно елозят по телу… Девушку едва не вырвало.

– Уйди!

Рыжий отвечает непонимающим взглядом:

– Ты говорила, что тебе хорошо.

– Уйди!

– Ты сама пришла.

– Мы просто спали рядом.

– Привереда…

– Грозный! – Девушка отодвинулась от Рыжего, рывком вернула на место свитер и повторила: – Грозный!

– Хня ипатая, – пробормотал Рыжий, торопливо приводя в порядок одежду.

– Грозный!

Проснувшийся вожак подбросил в тлеющий костер веток, и лишь после этого подал голос: