Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

class="p1">Прежде так в Италии уже называли некоторых знаковых персон – и знаменитого Гарибальди, и короля Виктора Эммануила III, и поэта д’Аннунцио, но у них не было за спиной пропагандистского аппарата и тоталитарного государства. Гарибальди давно умер, король не пожелал именоваться титулом, присвоенным ему итальянскими газетчиками, захлебывающимися от восторга в ура-патриотическом угаре Первой мировой войны, а от неудачливого покорителя Фиуме Муссолини избавился при помощи банальных взяток, пожизненного пенсиона и прочих льстящих самолюбию поэта подношений, так что в истории остался только один дуче.

В конце декабря 1925 года Муссолини добился еще одной своей цели – отныне сместить его с поста премьер-министра мог лишь король, тогда как нижняя палата фактически потеряла всякое влияние на правительство. Дуче мог быть доволен этим успехом – по его мнению, Виктор Эммануил не представлял для фашистского режима никакой угрозы. Как показало будущее, в случае с королем политическая интуиция Муссолини подвела. Но вплоть до лета1943 года собственная дальновидность казалась вождю фашистов неоспоримой.

С середины 1925 года в стране началась «зачистка» бюрократического аппарата от «не национально мыслящих» чиновников. Но опасаться приходилось не только рядовым служащим: сенатор, неосмотрительно подавший голос против предоставления премьер-министру столь больших полномочий, тут же был лишен неприкосновенности и как «клеветник» отправлен на пять лет «перевоспитываться» в стенах пенитенциарного заведения. После этого инцидента других смельчаков в Сенате уже не нашлось. Продолжая улучшать работу законодательных учреждений, в январе 1926 года Муссолини освободил депутатов от «утомительной» необходимости поддерживать его законопроекты. Новый закон наделял декреты правительства законодательной силой сразу после их опубликования – правда, лишь в том случае, если в этом возникала «настоятельная и безусловная необходимость». Определять границы этой «необходимости» должен был, разумеется, сам глава кабинета, что по его мнению выгодно отличало Италию, добившуюся осуществления «идеи современного юридического государства», от остальных государств Европы, которые все еще являлись «пленниками механической и абстрактной теории разделения властей».

Столь разительным и быстрым изменениям законодательства Муссолини обязан был своему новому министру юстиции Альфредо Рокко – именно этот перешедший к фашистам из левого лагеря юрист сумел не только сформулировать первую четкую концепцию «фашистского государства», но и упорно претворял ее в жизнь. Прежде Рокко представлял интересы «Национальной фашистской партии» в парламенте, на посту президента палаты, а министром стал, когда в начале 1925 года Муссолини перешел к «ответным действиям» против оппозиции. Рокко был таким же проводником политики дуче, что и Фариначчи, только на гораздо более высоком уровне. Без таких помощников, как Рокко или Джентиле, Муссолини никогда не удалось бы придать процессу политической унификации и фашизации Италии респектабельность и правовую целесообразность в глазах общества и закона. Рокко помогал Муссолини добиться создания «новой Италии», в которой относительная экономическая свобода сочеталась бы с политическим единообразием, а государство стало бы абсолютом, самодовлеющей ценностью. «Наша концепция свободы, – писал Рокко, – заключается в том, что личности должны быть предоставлены условия для развития в интересах государства». В то же время если для либералов «свобода – это принцип, фашист рассматривает ее как средство, метод». В конечном счете все сводилось к простому принципу – фашизм принимает и использует все, что пойдет на пользу государству и режиму.

Политическая реформа шла рука об руку с административной: местное самоуправление попало под жесткий надзор подеста – назначаемых Римом администраторов (заменивших выборных мэров), и фактически прекратило свое существование. Теперь от власти столичного правительства нельзя было укрыться даже в провинции. Но, как это часто случалось, любовь к истории сыграла с фашистами злую шутку. Муссолини, пожелавший внедрением должности «подеста» (городского «старшины» в Средние века) еще раз напомнить о «величии Италии», на самом деле задел ее национальную гордость – изначально этот пост занимал назначаемый императором Священной Римской Империи наместник, отчитывавшийся перед ненавистными итальянцам «швабами» (то есть немцами).

Тем не менее, несмотря на эту достаточно двусмысленную историческую параллель, было очевидно, что нараставший процесс «внутренней унификации» итальянского государства не мог не затронуть политические структуры провинций. Расплатой за ликвидацию прежних «свобод» стал предложенный пряник: как правило, новые назначенцы не были тесно связаны с фашистской партией и охотно учитывали «местные традиции», т. е. привлекали к управлению представителей провинциальных кланов. В 20-е годы такая система вполне устраивала Муссолини, требовавшего от своих чиновников в первую очередь безусловной лояльности к себе как к главе правительства, а уже потом к фашизму. Пожалуй, только на Сицилии эта традиция мирного существования была сознательно и резко нарушена новой администрацией, но это был отдельный и особый случай.

Можно было констатировать достаточно устойчивый симбиоз партии и государства: партийные вожаки не заменили чиновников, но оставались при этом высшей регулирующей силой, готовой оставить за собой последнее слово в любом споре. Муссолини, как глава нескольких министерств и одновременно глава фашистского движения, персонифицировал в своем лице этот процесс переплетения государственных и партийных ветвей власти.

Вместе с появлением подеста в провинциях вводилась должность «федерале» (секретаря) – представителя партийного контроля, облеченного не меньшими полномочиями, нежели префекты.

Таким образом, Муссолини получал возможность контролировать жизнь страны не только в качестве главы правительства, но и как лидер крупнейшей, а вскоре и единственной политической силы в Италии.

Осенью 1927-го Муссолини удачно разрешил весьма трудную задачу – добившись принятия парламентом «Хартии труда», он покончил с независимыми профсоюзами. Впрочем, независимыми они могли называться весьма условно, ведь в подавляющем большинстве случаев делами в таких организациях заправляли левые – теперь же, благодаря соглашению с капитанами итальянской промышленности, все противоречия между рабочими и администрацией заводов должны были разрешаться в рамках монопольной государственной структуры, чуть позже преобразованной в министерство. С одной из последних остававшихся у левых возможностей для политической борьбы было покончено, равно как и с восьмичасовым рабочим днем. Итальянцам пришлось смириться и с увеличением его продолжительности на один час, и с новыми законами, сурово наказывающими «подстрекателей» к забастовке по политическим мотивам. Но и те, кто попытался организовать стачку ради прибавки к зарплате, быстро поняли, что церемониться с ними не будут – их ждут высокие штрафы за срыв работы.

И все же трудовая политика фашистов не носила исключительно негативный характер – новые профсоюзы частенько одергивали работодателей. Правительство Муссолини старалось поддерживать социальный мир за счет повышения уровня жизни, а не одних только репрессивных мер. Тем более что продолжавшийся экономический рост и без того способствовал поддержанию порядка. Прежде итальянцы считались одними из самых бедных жителей Европы, но теперь их благосостояние постепенно возрастало, и пропаганда поспешила объяснить, благодаря кому все это стало возможным. Но промышленники и в самом деле были признательны дуче за экономическую свободу,