Одиночество зверя - Пётр Самотарж

Наташа прислушалась к себе и попыталась выдумать достойный ответ, но осталась немой. Худокормов не служил для неё единственной причиной обитания в овощной подсобке. Понимание пришло незаметно и не расстроило её. Наоборот, ей нравилось работать с ним бок о бок, ощущать себя его соратницей в большом деле. В чём величие дела, наступит ли для них день победы и готова ли она к жертвам, Наташа не задумывалась. Только жила так, как жила, и не могла жить по-другому, не хотела потерять чувство сопричастности и боялась ограничить свою жизнь стиральной машиной и кухонной плитой.

— Не знаю. Трудно объяснить.

— А мне легко! — уверенно заявил Лёшка. — Не хочу превратиться в жвачное животное. Единственная возможность для человека остаться человеком — думать о чём-то ещё, кроме еды, питья, одежды и развлечений. Видеть вокруг себя весь мир, думать о нём, читать, стараться понять непостижимое. Пока стремишься к недостижимым целям — продолжаешь жить.

— Жутковато тебя слушать, — искренне призналась Наташа. — Люди ведь в основном просто работают, едят, спят и отдыхают.

— Естественно.

— Что «естественно»? Человечество состоит не из людей?

— Ты огрубляешь. Если слишком многие займутся совершенствованием бытия, начнётся хаос. Так и происходит во время революций. Я ведь не лично для себя хочу привилегий, а достойной жизни для всех. Противно посещать присутственные места, где с тобой разговаривают как с попрошайкой на побегушках. Почему, например, человек не может общаться с государством эпистолярно? Нужен мне, скажем, загранпаспорт — пишу об этом соответствующую бумагу на соответствующем бланке и получаю через недельку заказным письмом этот самый паспорт. Почему меня заставляют куда-то ходить, стоять в очередях, слушать отповеди от женщин в окошке? Почему без конца по всякому поводу одно государственное учреждение требует от меня справку из другого государственного учреждения? Почему они не могут делиться друг с другом информацией без моего посредничества? Потому что им так удобно, в том числе и взятки можно вымогать.

— Надеешься дожить до перемен?

— Понятия не имею. Просто иду вперёд, и всё тут. Делаю хоть что-нибудь.

— А почему ты после школы в институт не пошёл?

— Всё равно жить на что-то надо. Какой смысл спать на лекциях после ночной смены — книжки я и сам могу читать. И делать это тогда, когда удобно мне, а не профессорам.

— Считаешь, высшее образование не нужно?

— Считаю, что смогу прожить и без него. Не собираюсь идти в менеджеры и в кандидаты наук — всё равно не выдержу.

— Они тоже не люди?

— Они все разные.

— Но большинство из них не собирается совершенствовать бытие?

— Безусловно.

— Ты сказал, хаос начнётся, если слишком многие займутся совершенствованием бытия. «Слишком многие» — это сколько?

— Думаю, десять процентов — уже сильный перебор.

Наташа засмеялась услышанному, как хорошей шутке.

— Я не шучу, — безразлично заметил Лёшка, продолжая раскладывать книжную груду по импровизированным полкам. — Доминантное меньшинство — научно доказанный факт.

— Кем доказанный?

— Социологией. Фамилию конкретных специалистов назвать не могу.

— И это хорошо?

— Это факт, каждый волен к нему относиться в соответствии с собственными представлениями об этике и морали.

— А ты как относишься?

— Твой вопрос не имеет универсального ответа. Разные доминантные меньшинства в различных исторических ситуациях играют то прогрессивную, то регрессивную роль.

— А себя ты причисляешь к прогрессивному доминантному большинству?

— Стоит мне сказать «да», и я сразу стану в твоих глазах мерзавцем?

— А какой ответ ты считаешь правильным, «да» или «нет»?

— Вслух объявить себя представителем элиты может только полный идиот.

— А как ты думаешь?

— Чего ты от меня хочешь? — сердито спросил Лёшка после долгой паузы. — Я не могу ответить на твои вопросы. На них просто нет ответа! Доказать равноценность для общества спившегося бомжа и академика нельзя. Но любое рассуждение об особых привилегиях одной категории населения по сравнению с другими ведёт к той или иной форме авторитаризма, поскольку исключает принцип равенства перед законом.

— Но ведь действительно, если полиция задержит одинаково невиновных бомжа и академика, то академику защититься будет легче.

— Поэтому теперь и говорят о равенстве стартовых возможностей, а не о равенстве вообще. Социальное происхождение и положение не должны мешать или помогать человеку в получении образования и в совершении карьеры. Только личные способности и достижения. Если ты спустил свою жизнь в унитаз, в этом виноват только ты сам. Но эта формула пока не связана с жизнью, слишком много беззакония и бюрократической вседозволенности.

— И что выйдет после победы над беззаконием и вседозволенностью?

— Никто нам победу не гарантирует, можем и проиграть.

— И что будет после поражения?

— Государство обрушится в очередной раз, теперь уже навсегда.

— Что значит «навсегда»?

— Значит, Россия прекратит существование в качестве субъекта международного права. Развалится на составные части, по областям или более крупным, приграничные территории приберут к рукам соседи, а там — кто знает?

— И что нужно сделать для победы?

— Распространить наши идеи как можно шире в обществе.

— О доминантном меньшинстве?

— О равенстве всех перед законом, независимости судов и прессы, необходимости свободной конкуренции в рамках закона нескольких сильных партий в политике и как можно большего количестве частных структур в экономике. У нас ведь везде монополии, куда ни ткни. На нефть, на газ, на розничную торговлю и на власть тоже. Борьба с монополизмом рассматривается как подрыв устоев государства, хотя именно монополизм их и подрывает больше, чем все прочие негативные обстоятельства вместе взятые.

— И что же надо делать для распространения наших идей?

— Рассказывать о них всеми доступными способами как можно большему количеству людей, разве не ясно?

Лёшка всем своим видом демонстрировал спокойствие и уверенность, хотя в разговоре таким не казался. Непонятливая въедливая девчонка его расстроила, но он по-прежнему желал убедить её в истинности своих убеждений. Не его личных идей, а их общих — они ведь состояли в одной и той же организации.

— Ты давно перечитывал «Преступление и наказание»? — поинтересовалась Наташа тоном невинности и примирения.

— Как в школе прочитал по принуждению, так больше и не прикасался. Ты ещё «Бесов» припомни.

— А «Бесов» давно читал?

— Недавно. Почему ты спрашиваешь? Хочешь меня поддеть? Ничего не выйдет.

— Почему? Там ведь тоже речь о доминантных меньшинствах. У тебя должно быть мнение о Достоевском.

— Оно есть. В этих романах рассказывается совсем о других людях. Раскольников — просто псих, а общество Петруши Верховенского срисовано с нечаевского кружка. Мы же никого не собираемся железной рукой загонять к счастию, никого не обманываем россказнями о несуществующей тайной организации и не запугиваем индивидуальным террором. Рассуждения Раскольникова по нынешним временам — обыкновенный подростковый бред. Террористы, политики и генералы схожи между собой убеждением в наличии у них права распоряжаться жизнями других людей, в том числе тратить их ради достижения своих политических, геополитических, военных и всяких прочих каннибальских целей. Наиболее цельные с моральной точки зрения персонажи из их числа готовы и на самопожертвование, но все они доказывают необходимость человеческих жертвоприношений ради интересов общества. А мы противопоставляем им теорию наивысшей ценности отдельно взятой человеческой жизни.

— И всё-таки, я не понимаю насчёт доминантного меньшинства. Если ты не собираешься применять силу, откуда же возьмётся доминирование?

— Это доминирование идейной природы. Мысль не может овладеть всеми людьми одновременно, но, если они увидят в ней ответы на свои проклятые вопросы, она способна распространиться очень быстро. Режим Покровского не может сохраняться вечно — экономические проблемы нарастают, и, с началом очередной финансовой катастрофы, люди потребуют ответов.

— А почему ты говоришь «режим Покровского»? Он ведь только премьер сейчас?

— Потому что Саранцев состоит у него на службе и поперёк желания своего шефа шага никогда не ступит.

— Но почему же его постоянно ругают сторонники Покровского?

— Спектакль разыгрывают. Изображают межпартийную борьбу там, где ею и не пахнет. Без содействия Покровского Саранцев никогда не стал бы президентом, но теперь он усиленно изображает либерала во власти. Причём здесь либерализм? Федеральные телеканалы с утра до вечера расхваливают наш доблестный дуумвират, Дума старательно затягивает петлю на шее свободного Интернета новыми и новыми законами о запрете всего и вся, генералы МВД и ФСБ отнимают у людей бизнесы под маркой борьбы с правонарушениями, непослушным журналистам ломают ноги и рёбра, а то и вовсе убивают. А либеральный президент Саранцев озирает всю эту картину с доброй улыбкой и говорит о необходимости развивать в стране всё самое лучшее и современное во всех областях деятельности. Откуда у нас возьмётся хоть что-нибудь современное, если рядом с любым нужным делом непременно возникает бюрократическое мурло и хватает за горло всякого, кто не пожелает с ним поделиться плодами успеха. Причём, поделиться так, что самому ничего не останется, да и предприятию — тоже.