Королева Бедлама - Роберт Маккаммон

Он прошел вдоль пятифутовой кованой железной ограды, увенчанной шипами в виде наконечников копья, и над калиткой увидел простую табличку: «Деверик». Сама железная калитка попыталась воспрепятствовать его проходу по белокаменной дорожке к входной двери, но оказалась незапертой и быстро покорилась завоевателю. Петли впустили его тихо-тихо — он почти ожидал вопля возмущения. Мэтью прошел по дорожке под синий навес над крыльцом, поднялся на ступени, потянулся к дверному молотку — и тут на него накатило сомнение. В конце концов, он всего лишь клерк. Какое у него право беспокоить Девериков, когда это работа главного констебля? Лиллехорн должен преследовать Маскера, это входит в его обязанности.

Правда, все правда. Но Мэтью из прошлых наблюдений знал, как работает ум у главного констебля, как он ходит квадратными кругами и круглыми квадратами. Если возложить все надежды в борьбе с Маскером на Лиллехорна, тогда даже ежедневная «Уховертка» (дико звучит, конечно) не угонится за убийствами. Какая-то есть зацепка в связи между доктором, оптовиком и директором приюта, которую, как понимал Мэтью, только он может раскопать, и еще один фактик зудел в мозгу москитом: что сталось с блокнотом Осли?

Он собрал всю свою силу воли, крепко взялся за дверной молоток и заставил его известить, что Мэтью Корбетт трубит у ворот.

Дверь открыли почти сразу. Суровая женщина, тощая как скрепка, в сером платье с кружевами у горла смотрела на него в упор. На вид ей было лет сорок, на голове — приглаженные пепельные волосы, глубоко посаженные светло-карие глаза — смерившие его с головы до ног и задержавшиеся на пятне жидкости на рубашке, — тут же выразили резко отрицательную оценку всему увиденному, от шрама на лбу до царапин на башмаках. Она молчала.

— Я хотел бы видеть мистера Деверика, если можно.

— Мистерр Теферик, — начала она с сильным акцентом, который Мэтью счел то ли прусским, то ли австрийским, но явно из старой Европы, — есть покойный. Он есть похороненный сегодня ф тфа часа дня.

— Я хотел бы говорить с младшим мистером Девериком, — уточнил Мэтью.

— Нефосмошно. То сфитания.

Она попыталась закрыть перед ним дверь, но он выставил руку, не давая двери закрыться.

— Могу я спросить, почему невозможно?

— Миссис Теферик тома не есть. Я не имею посфоления.

— Гретль, кто там? — раздался голос из-за спины служанки.

— Это Мэтью Корбетт! — воспользовался возможностью крикнуть Мэтью, быть может, слишком громко для этой тихой округи, потому что Гретль посмотрела на него так, будто хотела пнуть квадратным носом полированного башмака да побольнее. — Мне нужна буквально минута.

— Матери нет дома, — сказал Роберт, все еще невидимый.

— Я это кофорила, сэр! — чуть не выплюнула она в лицо Мэтью.

— Я хотел бы говорить с вами, — настаивал Мэтью, бросая вызов стихиям. — Относительно вашего отца, относительно его… — он поискал слово, — его убийства.

Гретль глядела на него с ненавистью, ожидая реакции Роберта. Реакции не последовало, и она повторила «То сфитания» и так надавила на дверь, что Мэтью испугался, как бы не сломался локоть, которым он пытался упереться.

— Впусти его. — Роберт показался в прохладном полумраке дома.

— Я не имею посфоле…

— Я тебе даю позволение. Впусти его в дом.

Гретль заставила себя наклонить голову, хотя глаза ее продолжали пылать огнем. Она открыла дверь, Мэтью пробрался мимо нее бочком (почти ожидая получить башмаком в зад) и Роберт вышел к нему навстречу по темному паркету.

Мэтью протянул руку, Роберт ее пожал.

— Я сожалею, что беспокою вас в такой день, поскольку… — Входная дверь закрылась довольно-таки резко, и Гретль прошла мимо Мэтью в покрытый ковром коридор, — ваши мысли заняты совсем иным, — продолжал Мэтью, — но спасибо, что уделили мне время.

— Я могу вам уделить всего несколько минут. Матери сейчас нет дома.

Мэтью в ответ только кивнул. Курчавые каштановые волосы Роберта были аккуратно расчесаны, он был одет в безупречный черный сюртук с жилетом, галстук и накрахмаленную белую рубашку, но вблизи лицо у него было меловой бледности, под серыми глазами залегли темные тени, он глядел прямо перед собой, не видя. Мэтью подумал, что он выглядит на годы старше, чем во вторник на собрании. Потрясение от жестокого убийства будто лишило его соков юности, а судя по тому, что Мэтью доводилось слышать об этой семье, восемнадцатилетний дух Роберта был давным-давно сокрушен тяжелой отцовской рукой.

— В гостиную, — сказал Роберт. — Вот сюда.

Мэтью пошел за ним в комнату с высоким сводчатым потолком и камином из черного мрамора с двумя греческими богинями, держащими что-то вроде древних амфор для вина. Дорожка на полу была кроваво-красная с золотыми кругами, стены — из лакированных темных досок. Мебель — письменный стол, кресла, восьмиугольный столик на гнутых ножках с когтистыми лапами — вся была из полированного черного дерева, кроме софы с красной обивкой перед камином. Комната была глубиной с дом, поскольку одно окно выходило на Голден-хилл-стрит, а второе той же конструкции смотрело на цветущий сад с белыми статуями и небольшим прудом. От богатства, представленного одной этой комнатой, у Мэтью просто захватило дух. Быть может, за всю жизнь не приведется ему держать в руках столько денег, чтобы купить хотя бы этот камин, который, кажется, можно было бы топить целыми стволами. С другой стороны, с чего бы это ему захотелось? От сосновой мелочи тепла не меньше, а что сверх того — расточительство. И все же это был великолепный зал величественного дома, и Роберт, очевидно, заметил потрясенное выражение у него на лице, потому что сказал, почти извиняясь:

— Комната как комната. — И показал на кресло: — Садитесь, пожалуйста.

И сам тоже сел — в кресло у письменного стола. Потер лоб основанием ладони, будто хотел прочистить мозги перед началом разговора.

Мэтью собрался уже произнести первую фразу, но Роберт его опередил. Глаза его все так же смотрели куда-то вдаль.

— Это вы нашли моего отца.

— Если точно, то нет. То есть я там был, но…

— Это новый выпуск?

— Да, новый. Хотите посмотреть?

Мэтью встал и положил «Уховертку» на письменный стол, потом вернулся на место.

Роберт пробежал статью о кончине своего отца. Выражение его лица не изменилось, осталось почти пустым, и только слегка сжатые губы выдавали печаль. Дочитав, он вернул газету Мэтью.

— Мистер Григсби мне сказал, что она должна сегодня выйти. Последний выпуск мне понравился. — Он глянул на Мэтью и снова отвел глаза. — Насколько мне известно, вчера ночью была еще одна жертва. Я слышал, как мать говорила об этом с мистером Поллардом.

— С мистером Поллардом? Он был здесь сегодня утром?

— Он пришел за ней. Он наш адвокат.

— И она куда-то поехала с мистером Поллардом?

— В Сити-холл. Там ожидалось собрание, сказал мистер Поллард. О тавернах и насчет Указа о чистых улицах. Он и рассказал матери о мистере Осли. Думаю, именно поэтому лорд Корнбери хочет, чтобы таверны закрывались рано?

— Да.

— Мистер Поллард сказал моей матери, что она должна быть на этом собрании с ним. Он сказал, что ей следует надеть траурное платье — напомнить лорду Корнбери, что она тоже жертва, но желает, чтобы таверны города работали точно как раньше. Для нас это, как вы знаете, вопрос больших денег.

— Могу себе представить, — согласился Мэтью.

На столе лежали какие-то конверты и синий стеклянный шар пресс-папье. Подняв шар, Роберт стал смотреть в него, будто что-то хотел там найти.

— Мой отец много раз говорил, что нас обогащает каждая зажженная в таверне свеча, каждый выпитый стакан вина. Каждая треснувшая чашка или разбитая тарелка. — Он посмотрел на Мэтью поверх шара. — Так что, как видите, это куча денег.

— Не сомневаюсь, что за одни только субботние вечера набегает целое состояние.

— Но это и тяжелая работа, — продолжал Роберт, будто сам с собой. — Получить за товары лучшую цену. Иметь дело с поставщиками, следить, чтобы все шло как должно быть. Кое-что приходится возить морем, как вы знаете. Есть склады, которые надо ревизовать, бочки вина, которые следует инспектировать. Выбирать и приготовлять мясных животных — столько подробностей, и все надо помнить и все успевать. Это не то чтобы одним только пожеланием всего добиваться.

— Уж конечно, — поддакнул Мэтью, пытаясь понять, куда ведет дорога, на которую выехал Роберт.

Младший Деверик помолчал, вертя в руке пресс-папье.

— Мой отец, — сказал он, — был человеком действия. Который сам всего добился. Никто никогда ему ничего не давал. И он никогда не просил одолжений. Он все создавал сам. Правда, тут есть чем гордиться?

— И даже очень.