Горбатые мили - Лев Черепанов

«Именинники» присмирели.

— Какой была обстановка?.. — капитан встретился взглядом с Бичневым, упершимся локтями в колени. — На рефрижераторщике бросили якорь и сняли вахты, чтобы попировать, как на земле. Заглотили. А под водой что-то обрушилось. По океану понеслось цунами. У рефрижераторщика якорная цепь — цзинь.

— Погнало его, — кто-то подсказал сзади.

Зубакин не рвался сюда: уступил просьбе первого помощника.

— О чем это я?.. — сбился. После той ночи долго говорить он не хотел. — М-да, погнало. Верно. Ну что же? Здесь ширь во-оо-н какая. Гони — что такого? А, нет. Рефрижераторщик налетел на «Юрюзань». У нее мы брали питьевую воду возле островов Шумагина.

— Чтобы наши спирт развели.

Кто-то из голосистых, с предпоследнего ряда, намекнул на Зельцерова с Ершиловым.

— Им. Опресненная вода у нас же дорогая, по цене нефти.

Зубакин, помогая Назару, шутил, а все-таки при этом оставался строг.

— «Юрюзань»!.. — повысил голос, чтобы Зельцеров не показывал затылок, повернул бы голову, — она — что, удержалась, ни туда ни сюда. А рефрижераторщик лопнул в подводной части, под ватерлинией. Начал впускать в себя воду, прямо под главный дизель. Дальше все сами видели. На «Юрюзани» тоже заложили за воротник крепенько. Послали одну шлюпку за борт, — она на попа. Взялись за вторую — того чуть лучше: блок заело… Проверь, — бросил боцману, — как у нас?.. Все с самого начала… Бавин? Ты тоже подключись… Держат ли заряд аккумуляторы. Наверно, также Ершилов найдет что опробовать. Движок…

Кок высунулся из своей «амбразуры» — выреза в переборке, собрал морщины у глаз, считая свое обращение отчаянно смелым:

— А чьи ерапланы сюда вызывали?

Зубакин будто обдумывал, то ли делал, и попрекнул:

— Сам не маленький. Разбираешься в опознавательных знаках. Течение же на океане. Крутит в нем, «Ерапланы» наводили на тех, кого отнесло.

— Кто отдал душу?

— Пока еще не собрали всех вместе, не ясно.

— А что слышно про первого помощника?

— Он — да. Вытаскивал людей из кают волоком, вдевал их в спасательные круги и ушел на дно вместе с морозильщиком.

«Пожертвовал собой», — договорил для себя Назар, уже зная, что не посмеет поднять глаза.

К нему все повернули головы. То, что оказалось под силу первому помощнику на рефрижераторщике, словно сделал он сам, и не признать это было нельзя.

Назару хотелось тотчас же отличиться. «Забуду ли о себе, если на «Тафуине» произойдет такое же?»

Варламова Спиридона стармех Ершилов подбил поинтересоваться, что же капитан — живой?

— Пока!.. — как о несуразности сказал Зубакин. — Спьяну неверно оценил обстановку. Не людей спасал, а рефрижераторщик. Под суд пойдет.

Когда все это происходило, в ходовой рубке «Тафуина» благодаря стараниям Плюхина появилась грифельная дощечка с трехзначной цифрой — курсом на бухту Русскую. Она висела прочно, под лобовым иллюминатором. Ту же цифру на картушке компаса рулевой со сбритой бородой, Николай, подогнал к черточке продольной оси «Тафуина» и держал, не давал ей сдвинуться ни вправо, ни влево. Его рука на контакторе едва покачивалась, чуткая и придавливающая, как отлитая из особой легированной стали.

Восьмой вал

1

Из «гробика» — своего основного места в медленно текущей жизни. — исхудалый Кузьма Никодимыч рассматривал все то же: или линолеум на палубе, или наплывы белой эмали на подволоке.

Кузьме Никодимычу так захотелось увидеть осеннюю, снизу доверху багряную рябину у сломанных деревенских прясел! А то стайку берез! Нет, невозможно! Истосковалась у него душа по обыденному, изболелась — не выдерживала больше, никла. Ни к чему стала жизнь с океанским привкусом.

— Камчатк-аа! — раздалось в коридоре, подобно издревле существующему ликованию завершающих плавание: «Земля!»

Кузьма Никодимыч остался тем же, согнутым в дугу. Камчатка же не только полуостров, а также то, что очень далеко.

— Пожалте! Чем могу? — встретил Серегу.

— Дай, думаю, прошвырнусь и заодно узнаю, известно ли вам, что до берега остается всего ничего. Уже подплываем.

Все иллюминаторы, от края до края, как и раньше, занимали океанские косые блещущие скаты, темные сдвинутые вершины, россыпи белого. Пошатываясь, Кузьма Никодимыч «подгреб» к ним, спаренным, поближе, оперся на залитый водой стол с маленькими бронзовыми клиперами, с фор-брам-стеньгой и оснащенным перекладинами бушпритом.

Серега хотел хоть в чем-нибудь пригодиться Венкиному отцу и не знал, с чего начать, Задернул постель простыней.

— Не сживает вас больше со свету?.. — поинтересовался отношением своего подопечного к вздыбленному океану…

Вдали показались восходящие дымы вулканов.

— Ох!.. Он все оббил мне, — бранливо сказал Кузьма Никодимыч. Услышал — что-то не так у трапа наверху.

Серега приоткрыл дверь.

Из всех кают повыскакивали «производственники».

— Венка тоже не усидел? — Серега поправил на себе стеганку.

— Там! — махнул вверх Кузьма Никодимыч.

Не только на главной палубе, наверху тоже, от кают-компании и до скамьи на шестьдесят четвертом шпангоуте, никто не замешкался. Навстречу Кузьме Никодимычу и Сереге слева рванули каюты «духов», а затем, заметно медленней, дальние.

Что там обычное домино, из синтетики — подделка под кость! Оно не выдерживало экстаза увлекающихся добытчиков, разлеталось на части. Боцман нарезал свое, фирменное. Из толстого алюминия. А поди ты, бросил его. Не посчитался с тем, что могло потеряться. Кузьма Никодимыч покачал головой.

Сзади кто-то споткнулся.

— В первый раз так!.. — только-то разобрал Серега из неоконченной фразы Кузьмы Никодимыча, подтолкнутого явно не туда. Не к выходу на промысловую палубу.

Кузьма Никодимыч обе руки прижал к переборке.

Перед ним в людском копошащемся месиве открылся просвет к двери столовой с откидным столиком. На нем («Как это допустил Игнатич? Уму непостижимо!») на самый край сместился аппарат «Украина», узкопленочный, еще теплый после прокрутки фильма. А он тоже никогда не оставался без присмотра!

2

Самая большая команда «Тафуина» вытянулась в развернутом строю вдоль ограждения правого борта. Господствующими высотами завладели неоспоримо заслуженные люди траловых вахт — добытчики, один другого крупней. За ними, а также внизу кое-как устроились люди помельче и уступчивей — обработчики. Они без всяких позволили электрикам, не относящимся к рыбцеху, потому вроде бы чужим, втиснуться там, где им захотелось. Не ворчали, когда Дима и весь табачного цвета, за недосугом не вылезший из робы утилизационщик потеснили их, продвигаясь от мачты дальше, до самых лееров. Покряхтели маленько — перестали.

В какую сторону ни вилял «Тафуин», никто не упускал из виду то, что ограничивало с запада шельфовую зону. Каждый поворачивался словно плавающий круг магнитного компаса, без опозданий.

Не так давно, после ночного чая, старший помощник Плюхин включал обзорный локатор только для Сереги. На экране сквозь неспокойно космическое появилось что-то предельно уменьшенное. Мертвенно-белый берег? Сопки? Теперь из дремучего тумана, из ноздреватых, наваленных на воду глыб начала угадываться, проступать, открываться взору она, уже без каких-либо натяжек натуральная Камчатка, для большинства в экипаже тэрра инкогнита.

Должно быть, антициклон пустился наперерез циклону, нависшему над южным полуокружием неба, потому что впереди, перед «Тафуином» легла рябь. Тотчас Серега, за ним Кузьма Никодимыч втиснулись в узость между Варламовым Спиридоном и Бичневым, навалились на верхнюю перекладину ограждения, выставили непривычные к безделью руки по самые локти, как за подарком. Туда, к приближающимся уступам, торчащим у входа в бухту. Все поизбило.

В виток океанского теплого воздуха влез клин берегового, как из ледяного дворца. Запахло рассветно молодым, входящим в силу мхом, а также еще чем-то. Может быть, каменным веком.

За кормой «Тафуина» поутих, а потом совсем опал пенный бугор, перестал воевать, отталкивать от себя блескучий эскорт вечно неспокойного пролива Унимак.

Край света белого! Ты остался таким, каким существовал еще задолго до нашей эры! На волнах, вольно ушедших дальше «Тафуина», сломались опрокинутые сопки с лежалым, уже спекшимся над стлаником снегом, изогнулись приспособленные к ветрам корявые лиственницы, упрятанные в ползучие кусты клочковатые, все в подпалинах поляны и сверкающие на них ручьи.

А какая установилась тишь! Легла всем на плечи…

Пока Серега с Кузьмой Никодимычем бегали одеться потеплей; пока только отдаленно напоминающий старшего помощника Плюхин пробирался на корму, по пути устроив не в меру строгий нагоняй рулевому Николаю за позабытую выброску — тонкую веревку с плетеной шишкой; пока боцман, чинно и важно священнодействуя, срывал брезент с якорной лебедки и ладил якорную цепь; пока назначенные на швартовку лучшие матросы встали вдоль борта, — вытянутые в воде отражения каменно неподвижных вершин исполнили перед «Тафуином» танец встречи и распрямились повдоль него, как простертые дружественные руки. Это тотчас же отозвалось в лирически настроенном Игнатиче. Он, когда «Тафуин» стал сдавать назад, кормой к скальному обрыву с причалом-пароходом под ним, почувствовал, что правда: океан наша общая колыбель, все мы из него на две трети и всегда, таким образом, с ним, однако для жизни больше подходит земля, замечательная уже тем, что не качается.