Распад - Филип Фармер

В этот миг, думал он, мне следует убить всех их.

Чернота в центре стала источать цвет — фиолетовый — и истощаться. Она таяла, тогда как фиолетовое поле вокруг уплотнялось, края его разрастались, а голоса делались громче. Он силился оттолкнуть угрожавшие ему неясные фигуры. Единственный голос, слова которого он различал, принадлежал Дункану. Потому что он еще был Дунканом. По крайней мере частично Дунканом. Здесь разворачивалось основное сражение. Им овладела паника. Он сознавал, что если не победит в этой борьбе, может исчезнуть навсегда. Так или иначе, те, другие, знали, что он в опасности, очень слаб и не защищен.

Он почти физически ощущал, как мысли шуршали в его мозгу. Голос неслышный, но сильный — покрывал рябью фиолетовое поле. Фигуры по краям, хотя еще увеличивались, были отброшены, сдавлены, словно ноги ступали по ним; фигуры кружились вокруг, а затем были вытеснены за пределы видимого, которое не было зримо.

Это, конечно, не был глас Божий, но он походил на голос, который возопил с горы Синай трепещущему Моисею. Голос не терпел отказа. Кому бы он ни принадлежал — он был подобен вулкану во время извержения.

Края еще трепетали. Фигуры исчезали. Темнота распространялась от них, а мерцание исходило не от фиолетового поля, а от медленно убывающего внешнего мрака. Черное образование в центре истекало — свеча, догорающая рывками в полумраке.

Он проигрывал сражение с самим собой.

Мысль, словно призрак, несущийся по переходам древнего замка, незримо, но ощутимо присутствующая, пересекла фиолетовое поле.

Время его истекало.

Это не означало, как могло показаться, будто бы он приходил в полный контакт с внешним миром. Время здесь — весьма трудная для осмысления категория. Однако оно просачивалось и стремительно двигалось сквозь него крылья мотылька на лице спящего. Прикосновение и легкие следы пыльцы мотылька не вызвали в нем ощущения времени. Они пробудили видение видения о видении… Представление о времени трижды перемещалось из внешней реальности. Это было необходимо сделать. Он не желал, чтобы это было сделано.

Было…

Образ в центре, темный, как чрево камня, но мягкий, как замазка, наконец затух! Пятна черноты, которые — он видел их — крутились по фиолетовому, словно крапинки в глазах, затем были отброшены обратно в тень. Темный огонь прожег его. Фигура — личность, — скрытая в этом монолите с неясными контурами, начала появляться.

Лицо пересекло и темное поле и бледно-фиолетовую глыбу. То самое лицо, которое он отбросил прежде. Лицо ребенка. Он сам — совсем маленький мальчик.

Оно исчезло, оставляя после себя лишь зыбь. Лицо походило на квант времени в камере Вильсона, за исключением того, что его, в отличие от бесконечно малой частицы, можно было различить.

Пренебрегая медленно угасающими эффектами — занавес, задернутый ветром, но все еще колеблемый им — образ Бейкера Но Вили сформировался из беспокойной массы… Он походил на него, на все другие его образы.

Бейкер Но Вили? Он никогда прежде не слышал этого имени.

Он увеличивался. Делался раздутой фигурой, растягивался, чтобы охватить весь фиолетовый цвет. Вот он отталкивает этот цвет — не осталось ни клочков, ни обрывков, ни прядей — ребенок появится здесь.

А он, Кэрд, должен будет уйти.

Это самый болезненный и тяжелый процесс. Отказаться от самого себя.

Сдерживая вопль — нет! нет! нет! — он извивался, скрючивался, истлевал от боли.

Но он — все его личности — могли выдержать и боль и потерю, хотя различались терпением. Создавая Дункана он думал, он должен был думать о необходимости этого. Дункан обладал волей ванадия — твердой, твердой. Однако…

Сейчас было хуже, чем когда-либо. Он был связан слабо, как нитями паутины, с… кем?

Фиолетовый свет исчез и перед ним возникло обнаженное, с легким загаром тело Бейкера Но Вили — единственное, что он мог различить. Он опустился с ним сквозь неосвещенное пространство, завихряясь, кружась и кружась. Центр как понятие потерялся. Не было осей, однако он вращался вдоль трех осей одновременно.

Темнота славилась вокруг и надвинулась на него.

Возник свет, в котором его пронзительный голос сделался почти видимым. «Нет! Нет! Я не знаю тебя! Ты не нужен мне!»

Затем — ничего. Он превратился в камень, тот, который увидел Медузу [в греческой мифологии — одна из трех сестер-горгон, чудовищных порождений морских божеств; их взор превращает в камень все живое], и был не более камня сознающим происходящее.

26

— Джеф, вы просмотрели все известные записи вашей жизни до настоящего дня, — объявила психиатр. — Испытали вы хоть малейшее волнение от воспоминаний о любой из ваших предыдущих личностей?

— Ни на йоту, — ответил он.

Он считал себя Бейкером Но Вили, но отзывался на Джефферсона Кэрда, поскольку все в реабилитационном центре настаивали на этом имени, данном ему от рождения.

Он сидел в кресле с полуоткидной спинкой. Детекторное устройство двигалось над ним взад-вперед по направляющим. Звуковые, электромагнитные и лазерные частоты зондировали со всех сторон его голову, оголенную кожу ног и туловища. Психиатр, доктор Арлен Гоу-Линг Брашино, сидела к нему лицом. Взгляд ее прыгал с его лица на дисплей монитора на стене за спиной пациента и обратно — на лицо. В верху стены, позади доктора, размещался экран, который также регистрировал все проявления пациента. Показания попадали на сетку и анализировались компьютером. Рядом с одним экраном за спиной пациента был и другой, который считывал мимику лица и частотные изменения голоса.

В машине над ним был и сниффер, который анализировал на запах мельчайшие частички, отделяющиеся от его тела. Компьютер был готов поймать любое изменение, которое могло бы указать, что, обманывая, он испытывает страх. Этот способ еще использовался, хотя пациент доказал доктору, что может погружать себя в состояние трусливого петуха и принуждать тело выделять молекулы запаха испуганного человека. Он мог начинать и прекращать этот процесс почти без усилий, словно нажимая кнопку управления. Брашино поражалась, но оказалась бессильной объяснить такую способность. Доктор утверждала, что и он не способен запомнить, как всякий раз это ему удается. «Но, Арлен, — сказал он, — это правда, что у меня нет никаких воспоминаний о прошлых личностях. И я не в состоянии создать какую-либо новую. С тех пор как я попал сюда, я много раз пытался и ничего у меня не получилось. Правда, сохранились некоторые мои возможности, например, способность лгать под ТИ».

Они находились в большой комнате, где он каждый Вторник проводил несколько часов. Слева от его кресла — большое окно, сквозь которое открывался вид на раскинувшийся луг; луг оканчивался внезапным обрывом. Повернувшись, он мог разглядеть долину внизу. На дальней ее стороне вздымалась гора с крутыми склонами, поросшими елями у подножия; посреди склона — утес, пик покрыт снегом. У него не было никакого представления о том, где он; очевидно, лишь — это пояс с очень теплым климатом. Ему разрешалось общение с другими пациентами, но узнать что-либо о месторасположении центра не удалось. Других «реабилитантов», как и его, доставили сюда стоунированными.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});