Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— Злопамятный ты, вот что!

— Принципиальный я. Иди!

— Ну, смотри. — Он одарил меня сумрачным взглядом, выбрался из машины и нырнул под шлагбаум. Кореец закричал ему через открытое окно:

Побыстрей, мужик! Я спешу! — Автономов лишь махнул рукой не оглядываясь.

Я тут же выбрался из машины, глубоко вдохнул свежий лесной воздух и направился к ближайшим кустам по своей надобности. Было, по моим расчетам, около часу дня. Неяркое солнце стояло высоко. По прогалине впереди пробежал бурундук — живой. Невдалеке закуковала кукушка. Я невольно, как в далеком милом детстве, стал считать, сколько лет мне осталось жить… но эта дурочка зарядила надолго… двадцать два года откуковала. Это было, конечно, абсолютно нереально.

«Сядь на пенек, съешь пирожок», — почему-то вдруг припомнил я. Пенек подходящий нашелся, а вместо пирожка я закусил сигаретой. Тихо было вокруг и недвижимо, как в спячке. «Зря не пошел с ним», — посожалел я.

Ждать пришлось недолго. Автономов показался из-за ближнего строения. Его с лаем преследовала небольшая собачонка, но он вроде бы не замечал ее — не отмахивался, не отпугивал, а быстро и целеустремленно шагал по дороге. Я встал и направился к машине. Здесь мы встретились.

— Ну что? — заговорил я первым.

— Нет ее здесь. Была, да сплыла. В поселок уехала. Слышишь, парень, в поселок едем, — сказал он корейцу, забираясь в машину.

Я уселся рядом с ним и через минуту-другую езды поинтересовался:

— Ты здесь работал когда-то?

— Нет. Но случалось, что наезжал.

— Богатая здесь речка?

— Богатая, богатая.

— Горбушовая или кетовая?

— И то и другое. По сезону.

— А поселок большой? — не отставал я.

— Маленький.

— Сколько жителей примерно?

— МУЛЬОН! — взбесился Автономов.

— Нервишки у тебя ни к черту, — покачал я головой.

— А ты не задавай идиотских вопросов.

— Гм… «идиотских». Скорей уж они познавательные, — буркнул я. И замолчал. И молчали оба, пока не въехали через развилку дорог в поселок.

Он действительно был невелик: десятка три разбросанных деревянных домов и бараков. Одно двухэтажное — наверняка контора — выделялось своими размерами. Мы подкатили к крыльцу.

Исполнительный наш шофер на этот раз предъявил ультиматум:

— Расчет, мужики. Ждать не могу.

— Выходи, — сказал мне Автономов, доставая бумажник.

Я засомневался, заколебался:

— Ты-то можешь здесь остаться. А я как попаду домой?

— Не ной. Найду машину, если понадобится.

— Ну, ладно. — Я неохотно вылез на свежий воздух. Впрочем, было ясно, что я не могу оставить его одного без присмотра.

Далее закрутилось, как в крутом боевике, разве что без стрельбы.

Кореец укатил на своей иномарке. Автономов исчез в здании конторы. Я опрометчиво согласился подождать его на лавочке, пока он наведет справки. Вокруг было тихо и абсолютно безлюдно. Был, видимо, обеденный перерыв. Местные жители скрывались в своих домах. Они не знали, что в гости к ним прибыл не кто-нибудь, а сам Автономов, которому органически чужды тишина и покой.

Не успел я раскурить сигарету, как из конторы донеслись дикие крики и женский визг. Мгновенно вскочил я с лавочки и кинулся внутрь здания. Скандальные шумы раздавались на втором этаже. Я взлетел туда по деревянной лестнице. Здесь было несколько кабинетов с закрытыми дверями, но в дальнем конце коридора… Я бросился туда. И опоздал.

Эта комната, оборудованная под жилую, предназначалась, видимо, для заезжих гостей. Она была, вероятно, опрятной и уютной до появления Автономова. Сейчас здесь царил разгром: опрокинутый стол, разбросанные стулья, битая посуда на полу, растерзанная тахта… Милена Самсоновна Никитина в распахнутом халате, с паническими причитаниями «Костя! Костя!» пыталась оторвать Автономова от голого человека, в котором я тотчас признал жгучего брюнета Ростроповича. Автономов с оскаленными зубами деловито душил его около окна.

Я опоздал в том смысле, что не успел помешать Автономову совершить главное действо. В тот момент, когда я появился, он перегнул своего соперника через подоконник и вывалил его в открытое окно.

Милена истерически закричала. Она кинулась к двери, едва не сбив меня с ног, опомнилась, метнулась назад, сорвала простыню с тахты и вылетела из комнаты.

Автономов, перегнувшись через подоконник, с интересом, по-видимому, разглядывал дело рук своих. Затем он обернулся. Губа у пего кровоточила, щека и лоб были расцарапаны, но он ненормально оживленно улыбался.

— Каково, Анатоль, а? Полетел, как птичка, а? Ты видел, как я его? — потребовал он от меня похвалы.

На минуту тебя нельзя одного оставить!! — заорал я на него, как отец на хулиганистого сынишку. — В тюрягу попадешь — будешь знать! — И выскочил из комнаты. И устремился на улицу.

Обогнув здание, я увидел трогательную сценку. В маленьком палисаднике с цветочными клумбами стояла на коленях Милена, проливая слезы над распростертым телом, прикрытым простыней. Я приблизился.

— Помощь нужна, Милена?

Бедняга Ростропович стонал, и это было хорошо, ибо означало, что он жив. Собственно говоря, разбиться насмерть он не мог: высота была невелика, да и приземлился он на вскопанную землю, чудом, правда, избежав острых кольев маленького заборчика.

— Ты можешь подняться? — всхлипывая, вопрошала Милена поверженного любовника.

— А что случилось? А что такое? — подбежали, неведомо откуда взявшись, две местные щупленькие женщинки.

— Несчастный случай, — буркнул я.

Мы усадили стонущего Ростроповича. Затем я подхватил его под мышки и приподнял, а Милена проворно обернула его простыней.

— Сможете идти? — спросил я его.

— Смогу… вероятно, — простонал страдалец. Он, наверно, порядочно отбил себе внутренности.

Мы поставили его на ноги и повели, обмотанного простыней.

— Халат застегните, — бросил я Милене. — Здесь медпункт есть?

— Не надо ничего… пройдет, — слабо отверг медпомощь Ростропович.

И тут я увидел Автономова. Он стоял на углу дома. Да, он стоял на углу дома, скрестив руки на груди — честное слово! — скрестив руки на груди, как какой-нибудь чемпион мира, и поджидал нас.

— Костя, уйди, пожалуйста, — страдальчески попросила Милена, когда мы приблизились.

— Ну что, получил свое? — обратился Автономов к Ростроповичу. — Скажи спасибо, что жив остался. И ты, сучка, скажи спасибо, что жива осталась. Анатоль, оставь их, поехали! Пусть дальше милуются, — великодушно разрешил он.

— Да, Анатолий… уведите его, пожалуйста, — взмолилась Милена.

— Не нужна помощь?

— Нет, не нужна.

— Ну, хорошо. Держите сто. — Я отпустил Ростроповича и на всякий случай прикрывал их, пока они не исчезли за углом. Затем повернулся к растерзанному, но непонятно оживленному Автономову: — Тебе умыться надо. Лицо в крови.

— Это ничего, это ерунда! А как я его, а? Полетел, как птичка, а?

— Молодец, молодец. Пошли.

— Жаль, что этой сучке всего пару раз вмазал, да и то слегка. А этот как птичка полетел, а?

— Как птичка. Пошли.

— Хорошая получилась разборка, а?

— Хорошая. — Я подхватил его под руку и повел.

— Прямо в постельке их прихватил, — загордился Автономов.

— Молодец.

— Я же тебе говорил, что она блядует. Говорил я тебе, Анатоль?

— Говорил.

— А ты не верил. Спорил со мной. А Райка-то права оказалась. Она всё-о раньше всех знает. Как птичка полетел, а?

— Как птичка.

— Может, вернуться и продолжить, а?

— Нет.

— Ладно, пощажу. Пусть милуются, блядуются. Я свое взял, мне больше не надо. Как птичка полетел, а?

— Как птичка.

— Со мной шутки плохи, скажи, Анатоль?

— Да уж.

— Мог и убить, да пощадил. Но какова блядушка, а? За что она меня так, Анатоль? За что?

— Ладно, забудь.

Мы подошли к колодцу. Автономов присел на сруб, достал сигареты, собираясь закурить, и вдруг тяжело зарыдал.

Разумеется, мы отоварились в местном магазинчике и тут же покинули этот предательский поселок. Мы прошли пешком пять или семь километров до прибрежной трассы. Автономов шагал впереди совершенно автономно, точно меня не существовало в природе. Я не мешал ему думать свои думы, ибо собственные тревоги, высокопарно выражаясь, теснили сердце. А ПОЧЕМУ? А ЗАЧЕМ? Мы, пенсионеры, испытываем преувеличенный страх перед всякими житейскими неурядицами и бедами, которые, в сущности, ничего не значат на нашем главном и конечном направлении. Мы переживаем, в сущности, по мелочам. Мы с беспокойством думаем о задолженности с квартплатой, забывая о скором вечном поселении ТАМ. Нам щемят душу образы Натальи Георгиевны Маневич или Милены Самсоновны Никитиной, когда, может быть, вскоре необыкновенные девы-небожительницы будут ублажать нас. Мы, пенсионеры, боимся жить с вдохновением на последнем участке пути, подменяя его старческими душевными трепыханиями, паникой, бессонницей…