Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

почувствовала себя старой развалиной; человеком, который не имеет права жить дальше, как будто наши с Филиппом жизни были связаны, и одна продолжалась за счет другой. К тому же я не проявляла доброту, не приглашала его на ужин и так далее. Мои чувства, одно из-за покупки дома, другое в связи со смертью Филиппа, вступили в борьбу; то побеждал дом, то побеждала смерть; мы поехали посмотреть Лоутон, и он оказался невыразимо унылый; весь залатанный и дефектный, с прогнившими дубовыми перекрытиями и серыми стенами, с сырым садом и ослепительно красным коттеджем сзади. Хочу отметить, что сильные яркие чувства внезапно испарились. Я уже и думать забыла о Филиппе Ричи.

На днях я набросаю здесь, как на грандиозном историческом полотне, портреты всех моих друзей. Я размышляла об этом прошлой ночью в постели и почему-то решила начать с Джеральда Бренана. Думаю, в этом что-то есть. Своеобразный способ написать мемуары о своем времени посредством жизней других людей. Может получиться весьма забавная книга. Вопрос в том, как это сделать. Вита станет Орландо, юным аристократом. Будет и Литтон. Нужно писать правдиво, но сказочно. Роджер, Дункан, Клайв, Адриан. Их жизни будут переплетены. Но я придумываю больше книг, чем могу написать. Сколько же сюжетов приходит мне в голову! Например: Этель Сэндс не читает почту. Подумать, что это значит. Можно написать книгу из отдельных коротких, но важных сцен. Она и правда не вскрывала свои письма.

Вчера мы ездили на машине в Лонг-Барн и обратно через пригороды. Проехали весь Хампстед и Эшдаун-Форест[653], красный, заповедный, внушительный, изобилующий видами и требующий легкого бриза. Время от времени попадается что-то целенаправленно сохраненное, как, например, Грумбридж[654], дом в стиле Рена. Останавливаешь машину и любуешься вместе с другими автомобилистами. Мы застали Виту и Дотти у камина. Дотти собирается тратить £200 в год на поэзию: редактировать серию книг со стихами, которые не пользуются спросом. Эти £200 Дотти собиралась отдать книжному магазину поэзии, но, уязвленная его[655] высокомерием и пьянством, она передумала и готова броситься нам в ноги. По ее словам, это вызовет шумиху. Люди скажут, что она покупает себе место в Блумсбери. Были там и дети; Найджел очень потрепанный; Вита одела его как русского мальчика. «Не хочу. Я похож на маленькую девочку», – сказал он. Был репетитор французского[656], который и рта не раскрыл. Дотти словно героиня Байрона в своем платье, но намного лучше лондонской Дотти. Они еще не знают, что будет с Гарольдом, который отказался ехать в Будапешт.

Приходили Квентин, Кейнсы, Морган[657]. Может, я и хотела бы написать про всех них, но рука устала писать статью за статьей – Хемингуэй[658], Морган, Шелли[659], а теперь еще и биография[660].

Квентин не разрешает нам включать ему Вагнера; предпочитает Баха. «У Нессы ужасно рафинированные дети», – сказал Морган, когда Анжелика, закутавшись в длинную черную шаль, изображала в Чарльстоне леди Коулфакс и Оттолин. Они росли без каких-либо серьезных ограничений; им не нужно выделываться и хитрить. Поэтому в 16–17 лет они достигают того, чего я смогла добиться лишь в 26–27 лет.

Не успело лето разгореться, как сразу превратилось в пепел. Уже в половине пятого на улице темнеет, свистит ветер, дети спешат домой; напишу пару писем и тоже пойду в дом; посижу у камина и, наверное, почитаю биографию.

Но мы очень счастливы, что, как мне кажется, редкость. Думаю, дела идут достаточно хорошо. Есть машина и £200 от Дотти, а на днях Л. сказал о Лоутон-Плейс: «Странно, что мы всегда приходим к одному и тому же мнению», – и меня это порадовало.

25 сентября, воскресенье.

На противоположной странице я сделала заметки о Шелли, похоже, по ошибке, перепутав тетради.

Теперь позвольте мне побыть летописцем Родмелла.

Тридцать пять лет назад здесь жили 160 семей, сейчас – не больше восьмидесяти. Деревня приходит в упадок, ведь молодежь едет в город. Преподобный Хоксфорд[661] сказал, что ни одного парня здесь не учат пахоте. Богачи хотят приезжать сюда на выходные и за баснословные деньги покупают старые крестьянские дома, переделывая их в коттеджи. Монкс-хаус предлагали мистеру Х. за £400; мы дали £700. Он отказался, заявив, что ему не нужен загородный коттедж. Теперь мистер Эллисон[662] заплатит £1200 за два дома и говорит, что мы можем получить £2000 за свой.

Он [Хоксфорд] старый, умирающий, отживший свое человек. Его цинизм и забавная манера произнесения своих незамысловатых избитых фраз веселят меня. Он доживает свой век; очень дряхлый, со старческой походкой, в черных шерстяных рукавицах. Жизнь медленно покидает его, словно отлив, а можно сказать, что он похож на догорающую свечу, фитиль которой скоро потухнет, и останется только лужица воска. Внешне он напоминает какую-то старую птицу; маленькое, с мелкими чертами лицо, тяжелые веки поверх тусклых серых глаз; щеки еще румяные, а вот борода похожа на неухоженный сад; редкие волоски на щеках и две как будто бы нарисованные карандашом полоски на лысой голове. Он усаживается в кресло и рассказывает старые деревенские истории, в которых всегда чувствуется ирония, словно он, совершенно не амбициозный и отнюдь не успешный человек, компенсирует недостатки, лукаво посмеиваясь над более энергичными людьми. Он ругает Эллисона за стройку; довольно скучно рассказывает нам о том, как капитан Стэмпер[663] не платит десятину, а мисс Лукас[664] подписывает за него чеки. Расходы, которых неизбежно требуют поля и фермы этих вульгарных новичков, вызывают у него саркастические насмешки. Сам он и пальцем не шевелит; любит индийский чай; предпочитает его китайскому; его не волнует чужое мнение. Он бесконечно курит сигареты, и пальцы у него не очень-то чистые. Говоря о своем колодце, он сказал, что «совсем другое дело иметь ванну», без которой он, по-видимому, обходится уже 70 лет. Еще он, например, любит порассуждать о лампах «Алладин» и о том, что священник из Айфорда приноровился использовать более дешевые лампы «Веритас». Оказывается, лампа «Алладин» стоит от десяти пенсов до двух шиллингов. Но они внезапно чернеют и приходят в негодность. Стоя по разные стороны забора, оба священника обсуждали сетки для ламп[665]. Еще он дает советы, как строить гараж: мол, Перси[666] выроет котлован, а старик Фирс[667] зальет цемент. Вот, собственно, и все советы; полагаю, он потратил много часов на болтовню с Перси и Фирсом о цементе и котлованах. О его клерикальных взглядах мало что известно. Он бы не купил Боуэн школу верховой езды, а его