Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

банку, £200 – налоговой и т.д. Благодаря Клайву, мы говорили о любви. В тот вечер, после того как я поужинала с Клайвом и прошла через насколько довольно неестественных любезностей с Кристабель (которая все время называет меня Вирджинией и не может избавиться от предубеждения, что я идеальная леди: «гляньте на эти руки»), Клайв обошел вокруг меня и, стоя под лампой, выразил свое полное разочарование. «Моя дорогая Вирджиния, жизнь кончена. Нет смысла это отрицать. Нам по 45 лет. Мне скучно, очень скучно, невыразимо скучно. Я знаю себя. Я знаю, что собираюсь сказать. Мне все не интересно. Картины наводят скуку. Я беру книгу и откладываю ее. Никого больше не волнует, что я думаю. Я думаю о самоубийстве. Я восхищаюсь тобой за то, что ты пыталась покончить с собой». Подумать только, что мне пришлось выслушивать все это от Клайва под луной! Он, конечно, был мрачным, но мыслил здраво. Я с трудом заставила себя не отрицать это. Мне показалось, будто он говорил честно, но не про меня, а про самого себя. И я нехотя пригласила его в гости, пытаясь тем самым доказать, что он мне интересен. Клайв без особого энтузиазма согласился, махнул рукой и ушел с мыслями о самоубийстве. Следующим вечером[616] мы встретились у Рэймонда. Едва я вошла в комнату, как он начал хвастаться и исповедоваться, немного формально, но достаточно смело. Рассказал о своих похождениях. Жизнь изменилась; он встретил прекраснейшую из женщин и, как ему показалось, милейшую аристократку; она была добра к нему; спросила Рэймонда, не придет ли тот на ужин в понедельник. Все это было выплеснуто разом, в том числе несколько упреков в мой адрес (ведь он, по его же словам, постоянно пытается задеть меня, даже из-за автомобиля), а еще речь зашла о Валери Тейлор[617], актрисе, с которой он познакомился на обеде у Маклаганов[618]. Что касается меня, я снова нахожусь на той стадии, когда Клайв кажется мне «второсортным». Все в нем так глупо, поверхностно и эгоистично. Несмотря на очарование его жизненной силы, я все же предпочитаю изысканность. Как же меня взбесила «второсортность» его отношения к Нессе. Сейчас я думаю об этом гораздо реже, но осадок, думаю, остался. Все лето он так настойчиво дергал своими толстыми пальцами за одну и ту же струну, что стало скучно. Любовь, любовь, любовь и Клайв, Клайв, Клайв – вот его мелодия, которую он поет с бессердечным упорством. Против любви я ничего не имею, но это обычная страсть, и я имею в виду откровенно грубую страсть, в которой нет места воображению, интеллекту, поэзии. Любовь Клайва – это сплошное тщеславие и ничего больше. Теперь, когда он может сказать или солгать, что «был в постели с Валери», его самолюбие удовлетворено. Он остается Клайвом, неутомимым любовником, Дон Жуаном из Блумсбери, а правду он говорит или нет, едва ли имеет значение, хотя мы склонны верить. Но я, признаться, устала от его бесконечной зависти – или как это назвать? – и попыток всячески досадить, из-за чего у меня не получается оставаться абсолютно беспристрастной, как того хотелось бы. Интересно лишь одно: почему он постоянно пытается задеть меня?

В общем, мы с Дезмондом обсудили все это. И «На маяк» тоже; я вдруг поняла, что, сколько бы я ни обижалась, Клайв в каком-то смысле пытается отблагодарить меня за все мое великодушие к нему. Но сейчас я достаточно хорошо владею собой, чтобы дать волю этим чувствам и не портить себе удовольствие.

Все метафоры теперь связаны с автомобилями. Сейчас я думаю о том, чтобы запустить свой двигатель с выжатым сцеплением.

В целом, это было свежее размеренное лето. Я не так истощена разговорами, как обычно. Мне стало легче вливаться в общество. Моя болезнь в мае была в каком-то смысле благом, ведь я получила контроль над общением на ранней стадии и избавилась от головной боли без особого ущерба. Таким образом, это было свободное тихое лето; я наслаждалась затмением, Лонг-Барном (куда ездила дважды), прогулками с Витой в Кью[619] в течение трех-четырех часов под открытым облачным небом и ужином с ней в «Petit Riche[620]»; общение с ней освежает и утешает меня; я работала очень методично и сделала все, что должна, поэтому если повезет, то к сентябрю я получу £120 сверх запланированной суммы. То есть в этом году я заработаю £320 журналистикой и, полагаю, не меньше £300 на своем романе. Я слишком много думала, пускай и намеренно, о заработке, и, как только у нас обоих появятся деньги на черный день, я вытесню это в подсознание и буду спокойно зарабатывать на текущие нужды. Брюс Ричмонд придет на чай в понедельник, чтобы обсудить статью о Моргане, и я собираюсь донести до него, что не всегда могу отказаться от £60 из Америки ради £10 от «Times». Имей я возможность легко зарабатывать £350 в год, я бы так и сделала; может, стоит найти постоянную работу.

В Родмелле я всерьез собираюсь заняться книгой о художественной литературе. Если повезет, я закончу ее к январю. Теперь, когда у меня голова переполнена «Мотыльками», я смогу выплеснуть все на бумагу. Боюсь передержать идеи, так что они потеряют свежесть. Дэди втянул (это правильное слово?) нас в общение с Питером. Дэди ужинал с Топси[621], и она расспрашивала его о Вулфах и книге Питера[622]. Дэди хочет захапать ее нам в издательство. Леонард отказывается; Вирджиния считает ее «академичной». Результатом стало длинное гневное письмо от Питера с наполовину тщеславным, наполовину праведным негодованием, но мы объяснились, и теперь вся ответственность лежит на Дэди. (И частично на мне, поскольку Топси говорит, что я написала ей грубое письмо о Джейн Остин[623], но это уже улажено).

Работа в издательстве продолжается. Романы – великие кровопийцы. Книга Мэри обойдется нам в £100; да и на «Марионетке» мы тоже потеряем[624]. Итак, за последние два дня я отвергла Баттс[625], Даглиш[626] и Литтелла[627]; мне кажется, что с романами у нас не все так хорошо, как хотелось бы. Иногда я подвергаюсь воздействию надутых губ и громогласного тщеславия Люси Клиффорд[628]; у нее есть статья о Джордж Элиот[629], которую она написала за особый гонорар (тут надо остановиться и перестать говорить о деньгах) для «Nineteenth Century[630]». Готтшальк напечатана.

27 июля Леонард проводил жену на вокзал Виктория, откуда она поездом отправилась в Дьепп, чтобы погостить у Этель Сэндс и