Терновая цепь - Кассандра Клэр

тобой часами…

Услышав это, Корделия открыла глаза. У Джеймса замерло сердце. Он ничего не мог с собой поделать. Ее темные глаза, даже усталые и печальные, всегда сводили его с ума.

– Джеймс, – грустно вздохнула она. – Мы никогда по-настоящему не разговаривали с тобой.

Он убрал руку.

– Но мы…

– Дай мне закончить, – сказала она. – Мы разговаривали, но не были искренни друг с другом. До конца искренни. Мы беседовали лишь о том, о чем легко болтать с посторонним человеком.

– С посторонним? Маргаритка… Корделия… я говорил тебе такие вещи, о которых даже не заикался никому на свете. Я полностью доверял тебе. И сейчас доверяю.

Но он видел, что мгновение слабости миновало. Ее взгляд снова стал жестким.

– Не думаю, что мне стоит сейчас возвращаться на Керзон-стрит, – покачала она головой. – Я поеду домой, на площадь Корнуолл-гарденс. Мне нужно увидеться с матерью и Алистером. А потом…

Джеймс чувствовал себя так, словно ему в глотку влили расплавленный свинец. Корделия назвала особняк матери домом; она ясно дала понять, что на Керзон-стрит чувствует себя чужой. Несмотря на боль, он не испытывал гнева. Жена ни в чем не была виновата. Ведь они договорились: фиктивный брак на один год…

Один год. Они жили вместе несколько недель. Мысль о том, что время, отведенное им с Корделией, подошло к концу, что больше ничего не будет, жгла его, сводила с ума. Он машинально проговорил:

– Я прикажу подать карету. Я отвезу тебя в Кенсингтон.

Корделия отошла от него. На мгновение Джеймс пришел в замешательство, решил, что он чем-то рассердил ее; но потом, проследив за ее взглядом, он увидел Мэтью, который закрывал за собой дверь Института. Он был без пальто, в одном бархатном пиджаке с порванным рукавом. Он обратился к Корделии:

– Карета Консула в твоем распоряжении, если хочешь. Я с тобой не поеду, – добавил он. – Только Чарльз. Хотя, если подумать, предложение не слишком заманчивое, а?

Корделия строго взглянула на него. Джеймс невольно вспомнил выражение ее лица в тот момент, когда она узнала, что в Париже Мэтью пил абсент. Он представлял, что чувствовала девушка; он сам чувствовал то же самое.

– Вы оба очень добры ко мне, – произнесла она. – Но в этом нет необходимости. Алистер приехал за мной, видите?

Она кивнула в сторону ворот – и действительно, во двор Института въехала наемная карета. Колеса стучали по каменным плитам. Над боками лошади, укрытой попоной, поднимался пар. Карета остановилась перед крыльцом, дверь открылась, и появился Алистер Карстерс в толстом синем пальто и кожаных перчатках. Он подошел к сестре и, не взглянув на Джеймса с Мэтью, спросил:

– Где твои вещи, Лейли?

Лейли. При звуке этого имени у Джеймса заболело сердце. Оно напоминало о той поэме, о любовной истории, которая, словно невидимая нить, связывала Джеймса и Корделию все эти годы. «Не нужны ей румяна и сурьма – была природа щедрою сама. И родинка на бархате ланит сердца и восхищает, и пленит. Не потому ль с любовью нарекли ее лучистым именем Лейли»[25].

– Магнус сказал, что отослал их, – ответила Корделия. – Какие-то чары. Чемодан должен быть уже в доме. Но если нет…

– Надеюсь, что чемодан на месте, – заметил Мэтью. – Ведь там все твои новые модные наряды.

«Все твои новые модные наряды». Например, алое бархатное платье, в котором она была вчера вечером. Наряды, которые Мэтью наверняка не только оплачивал, но и выбирал. Джеймса охватила ярость.

– Тогда садись в кэб, поехали; shoma mitavanid tozieh bedid, che etefagi brayehe in ahmagha mioftad vagti ma mirim, – сказал Алистер.

«Ты можешь по дороге объяснить мне, что происходит у тебя с этими двумя идиотами». Видимо, Алистер забыл, что Джеймс изучает персидский язык.

– Иди. Дай мне еще минуту, – ответила Корделия.

Алистер кивнул и сел в карету. Корделия повернулась к Мэтью и Джеймсу.

– Не могу сказать, что я чувствую, – произнесла она. – Слишком много всего происходит – все слишком сложно. С одной стороны, я сердита на вас обоих. – Она твердо взглянула в глаза одному, потом второму. – С другой стороны, я чувствую, что обидела вас, была несправедлива к вам. Сначала мне нужно все обдумать и примириться с собой, со своей совестью.

– Корделия… – начал Мэтью.

– Не надо, – устало сказала она. – У меня больше нет сил. Прошу вас, поймите одно: вы оба мне небезразличны.

Она быстро подошла к открытой двери кэба, протянула руку, и Алистер помог ей забраться в карету. Когда она закрывала дверцу, Джеймс успел услышать, как брат спрашивает, все ли у нее в порядке или нужно, чтобы он кого-нибудь избил. Потом лошадь тронулась с места, и они уехали, оставив Джеймса наедине с Мэтью. Корделия уехала, и во дворе стало пусто и тихо.

Джеймс взглянул на Мэтью. Его парабатай был бледен, как мертвец, и глаза на бескровном лице напоминали два пятна темно-зеленой краски.

– Мэт, – заговорил он. – Мы не должны ссориться.

– А мы не ссоримся, – рассеянно произнес Мэтью, глядя на то место, где только что стояла карета. – Я уже сказал, что оставляю поле боя.

– Но это не тебе решать, – возразил Джеймс. – И не мне. Выбор за Корделией, иначе быть не может.

Мэтью, не снимая перчатки, потер глаза.

– Я думаю, что она нас обоих уже ненавидит, – сказал он. – Возможно, это уравнивает наши шансы. – Наконец он взглянул на Джеймса и тихо произнес: – Я не знал. Клянусь, не знал, когда увез Корделию в Париж, что это оскорбит тебя, что ты будешь страдать. Я думал, что ты ее не любишь… в романтическом смысле. Если бы я знал или хотя бы догадывался, я бы никогда не поступил так.

– Я вел себя так, что ты не мог думать иначе, – ответил Джеймс. – И все же… жаль, что ты не поговорил со мной.

– Да, я должен был узнать твое мнение, конечно… Но я был зол на тебя, на всех. Я собирался уехать из Лондона один, и вдруг Корделия появилась на пороге моей квартиры в слезах, и… – Он покачал головой. – Я тогда решил, что ты жестоко оскорбил ее, что вы все равно разойдетесь. Но сейчас я не знаю, что думать. Грейс сидит в тюрьме, и ты, кажется, доволен таким поворотом событий. Не могу сказать, что мне ее очень жаль, просто я окончательно перестал тебя понимать.

– Да, Грейс действительно пришла в наш дом в тот вечер, когда вы уехали в Париж, – кивнул Джеймс. – И я вызвал Безмолвных Братьев, чтобы они забрали ее. Когда я понял, что Корделия