Терновая цепь - Кассандра Клэр

лицом, только что получивший какое-то страшное известие.

Ему казалось, что он покинул свой дом на Керзон-стрит не неделю, а уже несколько месяцев назад. Войдя в холл, он стряхнул снег с ботинок. Яркие обои напомнили ему о вечере после свадьбы, когда он впервые привез сюда Корделию. «Как красиво, – сказала она тогда. – Кто это выбирал?»

Джеймс гордился собой, когда говорил, что сам выбирал обои. Гордился, что сумел найти рисунок, который ей понравился.

Он ходил по комнатам, зажигая газовые лампы, прошел через столовую, мимо кабинета, в котором они с Корделией столько раз играли в шахматы.

На цокольном этаже горел свет. Не снимая пальто, Джеймс осторожно спустился в кухню и подскочил на месте от леденящего кровь вопля.

Выхватив кинжал, он разглядел в свете очага Эффи, которая стояла по другую сторону кухонного стола. Она выставила перед собой деревянную ложку как гладиаторский меч. Седые букли тряслись.

– Батюшки! – воскликнула служанка, узнав хозяина. – Вот уж не ожидала, что вы сюда вернетесь.

– Да, я вернулся, но ненадолго, – сообщил Джеймс, убирая оружие. – По некоторым причинам ближайшие несколько дней мне нужно провести в Институте. Дела, касающиеся только Сумеречных охотников.

– А миссис Эрондейл? – с любопытством спросила Эффи. Она все еще сжимала в руке ложку.

– Она будет жить у матери. Пока ребенок не родится.

– Никто мне не сказал об этом, – сердито буркнула Эффи. – Никто мне ничего не говорит.

У Джеймса начиналась головная боль.

– Я уверен, она будет тебе очень благодарна, если ты соберешь кое-какие ее вещи. Завтра за ними приедут.

Эффи буквально выбежала из кухни. Джеймсу показалось, что она обрадовалась, получив конкретное задание; а может быть, ей хотелось убраться подальше от вооруженного до зубов хозяина. Да, сегодня он определенно завоевывает сердца простых людей.

Джеймс продолжал ходить по дому, зажигая лампы. Стемнело, и свет отражался в оконных стеклах. Он знал, что надо собираться, хотя в Институте, в его прежней комнате, остались кое-какая одежда и оружие. Он не мог решить, стоит ли брать вещи, имевшие ценность только как память. С одной стороны, ему не хотелось расставаться с ними. С другой стороны, он понимал, что, глядя в Институте на дорогие сердцу сувениры, привыкнет к мысли, что еще не скоро вернется на Керзон-стрит, что ему не суждено жить здесь с Корделией.

Здесь все напоминало о ней. Прежде он не задумывался о мотивах своих действий. Но теперь ему было ясно, что, занимаясь отделкой дома и покупкой мебели, он надеялся порадовать Корделию, выбирал только то, что, по его мнению, должно было понравиться ей. Шахматная доска и фигуры, персидские миниатюры, резная панель над камином с эмблемой семьи Карстерс. Как он мог не понимать этого? Они договорились развестись через год, он верил, что влюблен в другую… И тем не менее, покупая обои и обстановку для дома, в котором он и Грейс якобы должны были когда-нибудь поселиться вместе, он ни разу не подумал о своей «возлюбленной».

Браслет действовал тонко. Возможно, несколько месяцев назад Джеймс удивлялся тому, что интересуется не Грейс, а другой женщиной и ее мнением. Но браслет мешал ему размышлять о подобных вопросах. Сейчас Джеймс не мог восстановить ход своих мыслей. Это было так странно, осознавать, что он ничего не помнит, столько времени провел как в тумане; он пришел в себя слишком поздно, и это приводило Джеймса в ярость.

Задумавшись, он не сразу сообразил, где находится. Оказалось, он забрел в гостиную и остановился перед камином. На каминной полке лежали обломки серебряного браслета. Должно быть, Эффи подняла браслет с пола, куда Джеймс его швырнул.

Он не смог прикоснуться к украшению. Два полукружия лежали на полке, в тусклом свете свечей металл казался старым, потемневшим от времени. Надпись, выгравированная на внутренней стороне – LOYAULTÉ ME LIE, – была разрезана пополам. Два куска серебра теперь казались безобидной сломанной побрякушкой, неспособной разбить человеку жизнь.

И все же эта вещь разбила ему жизнь. Ему было тошно, когда он вспоминал, что чувствовал к Грейс, – а чувства были, он помнил это, – но еще хуже было осознавать, что он считал это любовью. Это было самое настоящее насилие. Его чувства извратили, его любовь растоптали, его невинность и неведение обратили против него, как оружие.

Он подумал о Грейс, которая сидела в Безмолвном городе, одна в каменной темнице, куда не проникает дневной свет. «Очень хорошо. Надеюсь, она там и сдохнет», – подумал он со злобой, абсолютно не свойственной ему. Со злобой и ненавистью, которых он тотчас же устыдился бы при других обстоятельствах.

Внезапно снаружи, в темноте, возник какой-то оранжевый огонек, похожий на пламя свечи. Огонек на мгновение завис за стеклом и вплыл в открытое окно. Джеймс увидел сложенный лист бумаги, охваченный пламенем. Пылающая бумажка упала на пианино, и кружевная салфетка немедленно загорелась.

«Кристофер», – догадался Джеймс.

Он погасил огонь и стряхнул пепел с бумажки. Можно было прочесть всего два слова. Джеймс разобрал нечто вроде «парадного входа».

Охваченный любопытством, он спустился в холл и открыл дверь. Там, переминаясь с ноги на ногу, стоял Кристофер. Вид у него был виноватый, как у нашкодившей собаки.

– Насколько я понимаю, это твое? – спросил Джеймс, показывая обгоревшую записку. – И что ты имеешь против дверных звонков?

– Все, что я делаю, – парировал Кристофер, – я делаю во имя научно-технического прогресса. Кстати, послание доставлено успешно?

– Как тебе сказать… письмо почти целиком сгорело, и ты должен мне одну кружевную салфетку, – хмыкнул Джеймс.

Кристофер с мрачным видом кивнул, вытащил из кармана пиджака небольшую записную книжку и карандаш и начал что-то писать.

– Салфетка будет добавлена к списку предметов, принадлежавших моим друзьям, стоимость которых я должен возместить и которые погибли ради…

– Торжества научно-технического прогресса. Я все понял, – перебил его Джеймс. – Ну что ж, заходи.

Он невольно улыбнулся, глядя на Кристофера, который снимал и вешал на крючок пальто. Рукава пиджака были обтрепаны, обожжены кислотами и покрыты пятнами от реактивов. Каштановые волосы, давно не видевшие расчески, напоминали пух утенка. Он был таким, как всегда, ничуть не изменился, и для Джеймса вид старого друга был подобен лучу света в кромешной тьме.

– А Корделия здесь? – спросил Кристофер, когда они с Джеймсом вошли в гостиную. Друзья растянулись в креслах, и Кристофер спрятал записную книжку в карман.

– Нет, – ответил Джеймс. – Она решила некоторое время провести с матерью. Она останется там до рождения ребенка.

Он подумал: сколько же еще раз ему придется повторять эти два предложения разным людям? Они уже начинали сводить его с ума.

– Разумеется, – твердо произнес