Графоманка - Аля Пачиновна

примерил шёлковую влажность, покружил над входом, как шмель над розой.

- Не напрягайся, девочка, дай войти!

Жар сначала опалил лепестки, но почти сразу разлился горячим  мёдом по всему телу. Хищник замер над жертвой, перестал дышать. Мощная спина увлажнилась под ее ладонями, когда он толкнулся ещё и заполнил собой до упора. Лера даже не подозревала, что может быть такой вместительной в самом тайном месте. В сущности, она ведь много чего о себе не знала. Она ведь и предложить не могла, что способна хрипеть и выгибаться навстречу плавным вторжениям. Что с такой жадностью может поглощать чужое жаркое дыхание. И что с таким нетерпением будет принимать в себя остервенелые толчки, извиваясь и поскуливая. А потом и вовсе не ожидала, что из неё сами собой начнут вылетать то рваные, то протяжные крики. Проще было поверить в то, что Новодворская любезно уступила тело какой-то сбежавшей из Дантова ада крайне грешной душе. Потому что только так можно было объяснить эту дикую лирику, острую жажду, ослепление страстью, дьявольскую тягу, власть которой над людьми не знает границ. Всё перед ней теряло силу: тело, интеллект, опыт,  деньги, положение в обществе. В страсти все одинаково безумны.

- Лера… твою мать… Лерочка… - Граф уже третий раз замирал и произносил ее имя именно в этой комбинации. Падал ей на грудь, сминал губы, впивался пальцами в сочную мякоть бёдер и все начинал сначала со словами:

- Кто ты… мать твою, Лерочка… кто ты…

Глава 29

Глава 29

Просыпаться было лень. В целом, такое утреннее настроение не было для Новодворской исключением. Нежелание покидать постель после бурной ночи у неё возникало и прежде, но  никогда поводом для этого не был мужчина. Который рубил дрова под окнами, судя по звуку. Приятному такому. Что-то в нём было одушевлённое, как стук сердца, что-то от простой и честной жизни. Тюк да тюк. А потом слышно было, как катятся деревяшки.

Она подсмотрела из-за занавески. Граф с голым торсом, но в штанах, необходимых по технике безопасности, ставил полено одним ударом раскалывал надвое, потом вторым и третьим завершал подход. Брал следующее. Топор, дающий плюс пять уровней к обаянию, радостно звякал по чурке, просил добавки. А она смотрела на воплощение надежд всей женской части русского народа и придумывала новые и новые синонимы к словосочетанию «каменная стена».

Прежде чем уснуть ночью, они ещё немного поиграли. Новодворская узнала паспортные данные Глеба Гордеевича. В ноябре ему стукнет сорок четыре. Никогда не был женат. Детей нет. По крайней мере, он об этом не знает. Есть судимость. Погашенная. Любит собак.

Граф же, вместо правдивых ответов, удостоился одной арии и двух коротких романсов в его микрофон. Последний осуществлялся уже в полусне. Хотелось надеяться, что она в этот ответственный момент не болтала всякую чушь, потому что за ней водилось такое бессознательное поведение.

Оказалось, что стука топора уже пару минут не слышно. Граф вытер предплечьем потный лоб, повернулся и посмотрел на  Леру.

Будто знал, что подглядывает. Лера отпрянула, очень глупо. Надо было помахать в ответ. Или нет. Обойдётся.

Блин, как стыдно! Бабуль, не смотри, не надо…

Одежды нигде не было. Ни в спальне, ни в гостиной, ни в ванной комнате. Лера подцепила с кровати клетчатый кашемировый плед с кисточками и пошлепала на кухню пить. Жажда была, как на утро после той бутылки розового Анжуйского. Пока решалась пуститься на поиски хотя бы растворимого кофе, пришёл Граф со связкой дров и щепок. Подмигнул пошло, как дембель испорченной им школьнице. И проследовал к печи.

- Гл.. Глеб, а ты не знаешь, где моя одежда? - спросила Лера, все ещё не решаясь осознать, что она попала. Как мышь в мышеловку.

- Знаю, - невозмутимо признался Граф, заполняя дровницу. - Но не скажу.

- Как это?

Он поднялся. То ли штаны отряхнул. То ли руки вытер о брюки - пойди разберись в этих графских манерах. Как там у них принято желать доброго утра? Потому что этот аристократ бесцеремонно проник под плед. Подхватил  интонирующую возмущением Леру под ягодицы, усадил на стол. Плед свалился на пол.

- Тёплая такая… чистая, - процедил он, расстёгивая ширинку. - А я потный и голодный. Но в душ не пойду.

Бабуля, не смотри…

Говорят (она где-то читала, в каком-то научном издании!) что количество смазки, выделяемой самкой перед спариванием, является показателем степени влечения к конкретному самцу. Если Граф тоже читал эту статью, то стесняться больше нечего.

- Очень приятно осознавать, что до меня ты ни для кого так не текла, - пыхтел дровосек над сосками.

- Ну, ты ведь не последний мужчина на земле! - Лера, следи за языком, Ле-ра! Но было поздно: - Всегда есть тот, кто в чём-то лучше…

Попа со скрипом проехалась по столешнице навстречу пульсирующему графьему нетерпению.

- Самый первый, говорят, запоминается на всю жизнь. Даже если очень хочется его забыть…

Теперь Лера поняла, в чем выражается желание Графа выебать ей мозг! Не успело догореть сознание, как загорелось тело. Сначала маленькой искоркой под его языком и сразу же жгучим приветом от разрушителя ее принципов.

Надо будет побыстрее избавиться от записок, в которых она как только не называла его орган. Если они попадут в его руки, она же со стыда самовозгорится.

Строить коварные планы по уничтожению рукописей мешала тяжесть влажного тела, размазывающая своим напором Леру по столу. Отвлекал пульс в ушах и в том месте, где Граф высекал собой искры, именуемые в любовной прозе брызгами!

Она никогда не думала, что грубое погружение может быть настолько приятным. Прикосновения - острыми, а крики такими сладкими. Как приятно ловить ртом плотные облака его дыхания, смешанного с терпким запахом и кожей ощущать прорывающуюся сквозь лёд радужки жгучую похоть; пропускать сквозь себя его дрожь и делить с ним наслаждение поровну.

Ее накрыло чуть раньше. Сначала тёплой волной, потом горячей, а потом ледяным валом и снова мягкой тёплой морской пеной на живот. Он ещё долго крупно вздрагивал и терся об неё, как огромный благодарный кот, прежде чем отпустил в ванную.

Смысл путешествия в убежище от цивилизации, наконец, обозначился вполне конкретно: подальше