Вампокалипсис: Третья кровь - Борис Левандовский

– Явиться прямо сюда, на презентацию, с вашей стороны было весьма неожиданной идеей. Вы меня удивили, – молвила Элея, улыбнувшись лишь уголками губ. – Надеюсь, не потратили время зря? Альберт умеет быть очень убедительным.

– Где Вера? Что вы с ней сделали?

– Я здесь…

Стас резко обернулся. У противоположной стены на стульях сидели обе девушки. Белла тупо смотрела себе под ноги куда-то в пол, словно находилась в прострации, глаза Веры были красными от слез. А за ними возвышался, опустив ладони девушкам на плечи и сияя широкой улыбкой, собственной персоной Альберт Рубинштейн – будто счастливый гордый отец, позирующий перед фотографом с дочерьми-старшеклассницами.

– Кого я вижу! – театрально воскликнул он. – Мой молодой сообразительный друг, какой, однако же, приятный сюрприз! Неужели таки решили принять мое предложение?

– Вера? Ты как? – проигнорировав Рубинштейна, спросил Стас. – Они что-то… сделали? – на последнем слове его голос дрогнул, опустился, как будто от резкого приступа удушья.

– Они убили родителей…

Стас мельком глянул на Марка, застывшего рядом с ним в напряженной и какой-то незаконченной позе, словно никак не мог решить, сделать шаг вперед, развернуться или вновь оказаться на полу, и, видимо, как и Белла, впавшего в ступор и пялившегося куда-то сквозь Стаса. Некая отстраненная часть его сознания, никогда не ведавшая эмоций и подчиненная лишь чистому рассудку, с невероятной быстротой, будто существуя в ином времени, один за другим просчитывала различные варианты отступления. Однако неизменно упиралась в тупик. Даже окажись Стас здесь один, ему вряд ли удалось бы справиться с кем-то из охранников (один из которых сейчас наверняка находился снаружи кабинета), случись ему выскочить за дверь раньше, чем его остановит Рубинштейн, не говоря уже о большем – выбраться из Офиса, а если бы, о чудо, удалось и это, то благополучно унести ноги. А с такой обузой, какую представляли трое остальных, ситуация не оставляла даже теоретической надежды на бегство.

Он перевел взгляд на Элею:

– Ладно. И что теперь?

Она плавно поднялась из-за стола, медленно приблизилась к Стасу, почти вплотную, оказавшись с ним глазами на одном уровне.

– Это решать вам. Каждому.

Стас едва не фыркнул от такого ответа.

– Нам? Что-то не слишком похоже…

– Как я понимаю, вам уже известно, кто мы, – сказала Элея, пропустив мимо ушей его слова. – И даже немного больше.

Она вдруг рассмеялась совсем как обычная женщина.

– И все же, несмотря ни на что, вы решили вернуться сюда. Очень глупо, но и очень любопытно. Думаю, это заслуживает поощрения.

Элея подошла к сидящим девушкам, подняла указательным пальцем подбородок Веры.

– Поэтому сегодня ты получишь еще один шанс. Хотя и была крайне несправедлива: не мы убивали твоих родителей, их скорое перерождение в акрисов – лишь твоя собственная заслуга. Надеюсь, на сей раз постараешься принять верное решение и подать хороший пример остальным.

Вера резко отдернула голову, но ничего не сказала.

– И в чем же состоит наш выбор? – спросил Стас. – Или добровольно подписать контракт, став одним из вас, или – что?

– Подписывать контракт вовсе не обязательно, – улыбнулась Элея. – К чему нам такие формальности? Верно, Альберт? (Рубинштейн, демонстрируя всем видом само благодушие, кивнул.) К тому же речь о чем-то гораздо более ценном, чем просто, как у нас тут принято говорить, влиться в команду, – занять высокое положение, стать Первой кровью. Моими детьми. – Тут ее голос понизился на полторы октавы и затвердел. – Или превратиться в одних из моих самых жалких слуг.

Наступила долгая-долгая тишина. Казалось, никакие звуки не способны проникнуть из внешнего мира в запертое между стен пространство кабинета, словно тот окружен мертвой и бесконечно холодной пустотой.

Быть может, прошла всего лишь минута, а может и целых полчала, когда Марк тихо произнес:

– Мы попались, и теперь с нами просто играют, – его голос был полон безнадежной тоски. – Не знаю, как вы, ребята, но в этот раз я хочу сыграть за хороших…

Элея одарила его по-матерински нежной улыбкой:

– Как же ты заблуждаешься, дурачок. Нет ни хороших, ни плохих, лишь каждый выбирает свою собственную роль. Будущее уже предрешено – ваше, этого города, всего остального. И никакими глупыми жертвами его никому не изменить. Но, будем считать, ты сделал свой выбор.

Затем перевела взгляд на Беллу:

– А ты?

Девушка на секунду подняла глаза и тут же снова вперила в пол; пытаясь унять мелкую дрожь, одной рукой вцепилась в юбку на колене, другой что-то теребила на груди под одеждой. Губы беззвучно шевелились.

– И что же тут у нас? – Элея подошла к ней и сорвала с шеи золотой крестик; концы тонкой разорванной цепочки повисли с обеих сторон ладони. – Ну, конечно. Обожаю эту вашу привычку напоминать своему богу, в каких мучениях умер его сын. Это приносит столько вдохновения, правда? – Она глянула на Рубинштейна. – Вот бы была потеха, если б евреи его вздернули на суку, правда, Альберт?

Рубинштейн на секунду изобразил глубокую задумчивость и хихикнул:

– О да, удавки на церковных куполах смотрелись бы сейчас весьма оригинально.

Белла что-то хотела ответить, но только сильнее сжала в руке материю юбки.

– Может, и ты готова пожертвовать всем? – спросила Элея. – Нет?

Белла не отреагировала.

– И что же ты рассчитываешь получить взамен от своего бога?

– Таким, как… – девушка запнулась. – Не понять.

– Правда? – хохотнула Элея. – Ты даже не знаешь, существует ли он. А все это, – она подняла ладонь с крестиком, – было ли когда-то правдой. Верно?

– Я стараюсь… верить.

– Стараешься? Но в мое существование тебе верить ни к чему, – Элея подняла ее лицо, обхватив голову руками. – И ты знаешь, что сможешь от меня получить наверняка. Ты и все остальные. Это значит, никаких страхов, Белла. Не нужно больше бояться жутких болезней, старости и даже смерти, боятся времени, чего-то не успеть. Разве не всего этого ты желала, когда замуровала себя среди стен? Или, может быть, для тебя этого слишком мало? Недостаточно стать частью неизбежного будущего, лучшей частью, приняв великий дар из первых рук? – Элея небрежно бросила цепочку к ногам Беллы. – Это твое личное дело и только твое. Но бывают ошибки, которых уже не исправить. Надеюсь, ты это учтешь.

Что-то позади них тяжело заскрипело. Все взоры моментально устремились к противоположной стене, где за массивным столом на диване зашевелился мужчина. Он криво сел, вдруг зашелся в натужном кашле и умолк, осматриваясь.

– Какого черта… – его изумленный взгляд останавливался то на девушках, то на Элее, наконец тяжело вперился в Рубинштейна. – Что все это значит, хотел бы я знать?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});