Золотая клетка. Сад (СИ) - "Yueda"

Ярик говорит уже совсем тихо, куда-то мне в плечо. Я не перебиваю, ничего не спрашиваю. Слушаю. Кажется, впервые Ярик говорит вот так открыто о своём. И это откровение нельзя упустить, нельзя спугнуть.

— А потом появился, блядь, ты. И это пиздец! — сжимает кулаки Ярик. — Это самый пиздецовый пиздец, который я видел. Ты танком ворвался в мою жизнь и всё там разрушил. Вот просто вообще всё! Ты охуевший, зажравшийся собственник, ты давишь одним своим видом и не понимаешь слова «нет» вообще. Но я, кретин, даже не этого боюсь, а… Не знаю, блядь…

Ярик замолкает, смотрит в сторону, шумно дышит. А я жду. Жду, что он скажет. Он ведь нашёл ответ. Он может не знать, не понимать, но он чувствует.

Скажи, Ярик. Скажи это. Мне нужно знать, чтобы бороться с этим. Чтобы тебе помогать с этим бороться.

— Я сначала подумал, что ты решил поиграть, — продолжает Ярик совсем уже тихо, на грани слышимости. — Типа, богатенький ублюдок, все дела. И включился в игру. Тем более, что ты мне… ну в общем, да. И меня не очень-то пугали твои деньги, крутота и мафиозность. Потому что я думал, что это игра. А потом, когда дальше всё поехало: все твои, блядь, ухаживания, подарки, свидания, я… Я нихуя не понимал. Но вот от этого я начал убегать… потому что…

Ярик судорожно выдыхает, а я совсем перестаю дышать, чтобы расслышать его шёпот.

— Ты большой. В смысле, тебя много. То есть… Бля! Не могу объяснить.

Ярик неосознанно цепляется за мой халат и придвигается ближе, я же еле сдерживаю себя, чтобы не прижать его сильнее. Я вообще едва сдерживаю себя. Ликование буквально распирает меня изнутри.

— Ты пиздец серьёзный, и у тебя всё серьёзно, — наконец выдаёт Ярик. — В смысле, это не игра, не развлечение на пару недель, и к себе в пещеру ты тащишь не для того, чтобы поразвлечься, а для того, чтобы защитить. Да, я это понимаю. Я, может, и не согласен с твоими методами, они меня зачастую бесят, но я понимаю. Да!

Ярик поднимает на меня лицо, а в глазах у него… Боже, сколько всего у него в глазах. Там настоящая буря из эмоций и чувств. Они бурлят, мечутся, ищут выход. А выход только один — в слова превратиться, выплеснуться наружу рекой. Речью.

— Вот от этой серьёзности меня нехуёво так штырит, — снова отводит взгляд Ярик. — Пиздец… Я не знаю, что с этим делать. Это как-то слишком. Я не привык. Я не знаю! Никто никогда так ко мне не относился. Все просто играли, и я играл, понимая, что всё это временно. А ты… А у тебя не так. И я боюсь. Боюсь этого. Наверное, так, — совсем тихо заканчивает Ярик.

И я не выдерживаю, обнимаю его, глажу по спине.

Вот в чём дело. Маленький просто не знает, что такое серьёзные намеренья. Все бывшие только играли с ним, и он играл, не ждал никаких длительных отношений, просто ловил момент. И сейчас он в растерянности, боится, убегает. Ведь меня так «много», и я давлю одним своим видом. Да, солнышко, меня много, а будет ещё больше.

— Ярик, — шепчу ему на ухо, а он почему-то судорожно выдыхает и прижимается ко мне, — зачем же убегать от этого? Может, стоит принять?

— Бля! — шипит маленький. — Я эту херь не контролирую. Оно само получается. И вообще, ты спросил — я тебе ответил. Больше ничего не знаю.

— Я благодарен тебе за то, что ты ответил, — мягко продолжаю я. — И ценю это. А ещё хочу помочь.

Ярик прыскает мне в плечо.

— Помочь он, блядь, хочет. Ну конечно, помочь! Чтобы полностью меня собой затопить и подмять.

— Ярик, ты сгущаешь краски. Разве я сейчас делаю тебе что-то плохое?

— Нет, но…

Маленький замолкает, пытается подобрать слова, а потом шумно выдыхает:

— Блядь. Дамир, вот как ты так умудряешься? Как у тебя это получается?

Как же мне нравится, когда он произносит моё имя. У него с языка оно песней льётся, переливается звуковыми оттенками. Даже когда он ругается, всё равно безумно красиво получается, а уж когда выстанывает его, тихо, с придыханием, сладко растягивая гласные или чуть порыкивая, в такие моменты хочется остановить время и слушать, слушать, наслаждаться этой музыкой.

— Что именно получается? — улыбаюсь я, продолжая гладить его по спине.

— Выкручиваться! — заявляет Ярик, глядя в глаза. — В хорошем свете себя выставлять. Белые крылышки надевать, копыт при этом не снимая. Это ж уникальная способность и пиздец какая полезная! Ты бы наверняка не смог добиться всего того, чего добился, если бы так не умел.

Усмехаюсь. Вот, вроде бы, Ярик ехидничает, высмеивает, но смотрит так, как будто бы восхищается.

— Не, ну серьёзно, — не унимается маленький. — Смотрю на тебя и всё время поражаюсь: как можно быть таким мудаком и в то же время таким охуенным. Вот прямо с первой встречи, с той самой грёбанной ночи. Я ещё тогда об этом подумал, и вот ничего не изменилось, только убеждаюсь день ото дня: да — мудак, и да — охуенный.

— От тебя это выглядит комплиментом, солнышко.

Касаюсь его волос, перебираю пальцами, а Ярик не вырывается, не артачится, принимает. Наконец-то принимает!

— Вот что я такой кретин, а? — качает он головой. — Почему сразу не начал убегать, закрываться? Почему не включил в себе «бедного мальчика», а стал изображать сильного да независимого пофигиста. Типа, трахают — да и пофигу, прорвусь бля! Я реально сказочный долбоёб. Долбоёб, у которого начисто отсутствует чувство самосохранения. Я же ведь сразу понял, что ты — это пиздец. Прям с первой ночи.

Поднимаю бровь и запускаю пальцы в шёлковые волосы.

Я «пиздец», значит? Это уже не просто комплимент, это на признание похоже. В духе Ярика. Он наконец-то, отпустил свой тормоз, разжал внутреннюю пружину, начал говорить. Говори, солнышко моё. Выговаривайся. Открывайся сильнее. Так ты станешь ещё ближе ко мне.

— Да что с ночи! — продолжает Ярик. — Как ты рот открыл и начал говорить своим охуенным голосом, так и всё — я поплыл, потёк. И это только от голоса, бля. От одного голоса!

Опа! Вот оно что оказывается — Ярик от моего голоса млеет, буквально плывёт. Какая хорошая новость. Просто замечательная новость!

— Плывёшь от моего голоса, солнышко? — улыбаюсь я. — Значит, буду чаще с тобой говорить.

Шепчу ему прямо в ушко, в это соблазнительное, бархатное ушко, которое так и тянет прикусить, сжать зубами, но я пока просто дышу в него, и от этого Ярик шумно втягивает воздух, вжимается в меня, прячет лицо, утыкается в плечо.

— Пиздец! — слышу приглушённую брань. — Нахуя я это ляпнул? Долбоёбина!

— Я-арик, — тихо ликуя, продолжаю нашёптывать я. — Какой смысл убегать, солнышко моё? Если я тебе изначально нравился, если теперь ты всё понимаешь, понимаешь, чем были продиктованы мои действия и решения, то какой смысл убегать сейчас?

Он стоит, стискивает мой халат, дышит мне в плечо, и я наконец понимаю — он смущён. Боже! Ярик смущён! Правда? Абсолютно раскрепощённый, открытый и обворожительно сексуальный, совершенно бесстрашный и игривый Ярик смущается от простой нежности. Вот буквально несколько часов назад он творил такое, от чего сносит крышу при одном воспоминании. А сейчас смущается? Как это возможно? Как это вообще понять, солнце?

Или ты и правда солнце? Солнце, которое умеет дарить, давать, светить, но совершенно не умеет принимать? Просто не умеет принимать. Даже простую нежность.

Медленно выдыхаю, укладывая это в голове.

Что ж, буду учить. Приучать. А что ещё делать с этим запущенным случаем? Я хочу нежить его, ласкать, обнимать и видеть, как он кайфует, а не сжимается в моих руках маленьким ёжиком.

Глажу его по волосам и целую в висок, Ярик судорожно выдыхает и, кажется, ещё больше сжимается.

— Я боюсь, — едва различаю его шёпот. — Боюсь раствориться в тебе. Боюсь привыкнуть ко всему этому. Боюсь потом оказаться ненужным. Я… не знаю. Боюсь и всё.

Вздыхаю.

Боится он ненужным оказаться, значит? Ну что ж…

— Ненужным? — шепчу ему в ухо, я теперь при любой возможности буду в эти ушки шептать. — Не обижай меня, солнце моё. Не равняй со своими бывшими, ведь ты правильно сказал: мы не похожи. Я не такой, как они, и со мной у тебя всё будет по-другому.