Красавица и чудовище - Татьяна Тарасова

Так и выросла Анжелка Акбарова у нас на руках. А из Марины получилась потрясающая актриса и чудесная мама. Мне кажется, она никогда не спала. Уже не один спектакль мы выпустили с ней в театре, как я встречаю ее, она идет навстречу и плачет. Спрашиваю: «Мусечка, что случилось?» Она отвечает: «Ничего. Я просто устала». Ребенок на ней, муж на ней, а она ведущая актриса, ей надо выкладываться без остатка. Ведущие, они потому и ведущие, что ничего лишнего себе позволить не могут.

Она никогда не присутствовала на банкетах, потому что пока укачает Анжелку, сама с ней заснет. Иногда она выползала в двенадцать — в полпервого ночи, полумертвая. Но выносливость у нее феноменальная, воспитанная еще Жуком, да, наверное, и просто от всей нашей жизни. Они, вся четверка — Пестова, Першина, Леонович, Акбаров — приехали в ЦСКА из Свердловска, жили даже по тем меркам в ужасных условиях, полуголодные и полухолодные, неодетые и необутые, и в жару и в мороз — тяжелейшие тренировки с раннего утра до поздней ночи. Такой у нас спорт, впрочем, других условий и не предполагалось. Но мы, тренеры, хотели, чтобы они сверкали звездами, и, не жалея ни себя, ни их, лепили из них чемпионов.

После того как я сделала «Кармен», «Все звезды» поехали на гастроли в Сибирь, и там состоялась премьера. С того дня прошло лет десять, но каждый раз, сколько бы я ни смотрела «Кармен», вот сейчас включаю видеомагнитофон, и тут же бежит мороз по коже. Я так счастлива, что этим спектаклем смогла открыть талант Воложинской. Ольга дальше исполняла много разных ролей, но «Кармен» — постоянная наша козырная карта. «Кармен» и «Половецкие пляски». Они уже были сделаны на блистательных Инну Валянскую с Валерием Спиридоновым и Леню Казнакова. «Болеро» я поставила на все пять ведущих пар ансамбля и на Юру Овчинникова в главной роли. Я старалась, чтобы каждый исполнитель получил свой спектакль, чтобы у них не пропадал интерес к работе, чтобы у всех имелась возможность тянуться вверх и в голову брать высокие задачи искусства, а не нашу тяжелую бытовуху, с которой мы сталкивались каждый день.

Работать с Ольгой я любила, приятно иметь дело с профессионалами. Она мне ни на кого посмотреть не давала, я злилась, но в то же время ее «эгоизм» ценила. Потому что это истинная творческая жадность. Она меня ревновала, она устраивала так, чтобы я всегда смотрела на нее, где бы она ни кружилась, в любой части катка. Оля, как никто, умела, в хорошем смысле этого слова, «тянуть одеяло на себя». Злилась вся труппа, но я Олю понимала.

Когда балет «Кармен» окончательно сложился, мы отправились на гастроли в Швейцарию, потом вновь во Францию. И, наконец, через полгода после Австралии, открыли новый сезон, сезон 1990 года, в Америке.

Могилевский при моей поддержке переименован ансамбль в театр. В Лужниках у нас появился офис. Нам помогал молодой генеральный директор Центрального стадиона Владимир Владимирович Алешин и, как всегда, поддерживала Анна Ильинична Синилкина. Офис Могилевского — это комната, холодная, как погреб, потому что во Дворце спорта огромные окна, но все равно свой угол. Сеня сразу начал в нем организовывать пошивочный цех, нам нужны были свои костюмы. Работал у нас администратором Александр Гордеев, папа Кати Гордеевой, которого я привезла еще в Австралию на последний месяц гастролей. Я пригласила в театр Валентину Алексеевну Сырчину, свою подругу из Дома моделей спортивной одежды, которая шила платья еще для моих спортсменов. Валя набрала себе нескольких помощников, но кроила только она сама. Я попросила у Анны для цеха еще одну большую комнату во Дворце — Ленинский уголок, кстати. Что такое наши мастерские? Это два стола и новые швейные машинки, которые я тащила то ли из Австралии, то ли из Новой Зеландии. Кто-то отвел меня там в специальный портняжный секонд-хэнд, где я приобрела оверлок и две машинки. Из Австралии мною был вывезен и материал на костюмы, я ходила, днями искала рулоны недорогой ткани. Не знаю, сколько метров я перетаскала на своем горбу, думаю, что в общей сложности не меньше трехсот, а может, и больше. Перла через весь город, как где что увижу — хватаю и несу в гостиницу. Я грузила эти рулоны в багаж не от жадности, в Москве уже ничего невозможно было не то что купить, а даже достать, как обычно мы говорили. Только настоящий крепдешин и остался в продаже. А я покупала немнущиеся шифоны и эластичные материалы. Все эти шифоны и эластики я перетаскала на своей больной спине, своими больными руками, сначала в отель, потом я лично их сдавала в багаж. Первые мои рулоны путешествовали из Австралии, вторые из Америки, на третий год они ехали из Англии. Таким образом я собрала в театре большой запас материи, к тому же еще и гладильные машинки подкупила. Могилевский приобрел точильные станки для коньков, лазерные аппараты для физиотерапии.

Мы с Сеней с самого начала подружились, я ему абсолютно доверяла, хотя он совсем по-другому действовал, нежели я представляла себе. Мне казалось, что прежде всего необходимо все, что можно, захватить, а главное — скорее, скорее, скорее! Я плохо понимала, что такое бюджет и бухгалтерия. А если честно сказать, вообще ничего в этом не понимала. Оттого и происходили между нами постоянные скандалы, но без злости, по-доброму. Со мной, в общем, можно работать. Я понимала, что Могилевский человек умный и профессиональный, помнила, что обещала в его проблемы не влезать, и как могла, держалась. С той поры прошло уже лет десять. Сеня по-прежнему мой дорогой друг. Я знаю, что всегда могу на него опереться. Он живет сейчас в США в трех часах езды от моей работы, и я нередко приезжаю к нему.

Взгляд из зала

Когда-то давным-давно я написала короткую новеллу, которая называлась «Взгляд из-за бортика». В ней я рассказывала о том, как смотрю на своих спортсменов, стоя на катке у борта. В театре бортика у меня не стало. Теперь уже я смотрела на своих артистов из зала, хотя они, как и спортсмены, тоже стояли на коньках. И тут я выяснила, что испытываю совсем другие ощущения. Нет той степени риска, потому что все уже миллион раз отшлифовано и отрепетировано, уже не три-четыре старта за год, а сотни выступлений. Никто не должен упасть, но даже падение, если оно паче чаяния случится, не может сломать спектакль (если вдруг кто-то упадет, то всегда потом подходил ко мне и просил прощения). Волнение начиналось не из-за оценки, а из-за того, как примут? Ждешь реакции зрителей на определенные места в спектакле, где ты рассчитывала, что люди должны смеяться или должны аплодировать или плакать. А если в зале гробовая тишина? Как поведет себя публика, ты же не знаешь? Какие будут аплодисменты и сколько их будет? Сидя в зале, я без конца это взвешиваю. Что я сама увижу на спектакле? Я ни одного их выступления, если находилась вместе с театром на гастролях, никогда не пропускала. Я переставала смотреть свой балет только тогда, когда нацеливалась на следующую работу, на новую постановку. Я переключалась на другую музыку, и прежняя меня отвлекала. Я знала, что мои артисты обожают, когда «Татьяна в театре». Боятся, но обожают. Они, если я в зале, работают на меня, а кто же еще для них самый строгий и любимый зритель?